. Коммунизм - Россия в концлагере И. Солоневич
Россия в концлагере И. Солоневич
Приветствую Вас, Гость · RSS Коммунизм: теория и практика






Communism » Россия в концлагере
ВЗАИМООТНОШЕНИЯ


 В этой кабинкe мы провели много часов, то скрываясь в ней от послeдних зимних бурь, то просто принимая приглашение кого-нибудь из ее обитателей насчет чайку. Очень скоро в этой кабинкe и около нее установились взаимоотношения, так сказать, стандартные, между толковой частью интеллигенции и толковой частью пролетариата. Пролетарское отношение выражалось в том, что у нас всегда была отточенная на ять пила, что мы, напримeр, были предупреждены о перемeнe коменданта и о необходимости выполнить норму цeликом. Норму выполняла почти вся кабинка, так что, когда новый — на этот раз вольнонаемный — комендант пришел провeрить наши фантастические 135% — ему оставалось только недоумeнно потоптаться и искупить свое гнусное подозрeние довольно путаной фразой:
 — Ну, вот — если человeк образованный...
 Почему образованный человeк мог выполнить количество работы, рeшительно непосильное никакому профессионалу-пильщику, — осталось, конечно, невыясненным. Но наши 135% были, так сказать, официально провeрены и официально подтверждены. Ленчик, не без нeкоторого волнения смотрeвший со стороны на эту провeрку, не удержался и показал нос удалявшейся комендантской спинe.
 — Эх, елочки мои вы палочки, если бы нам — да всeм вмeстe, вот как пальцы на кулакe, — Ленчик для вразумительности растопырил было пальцы и потом сжал их в кулак, — если бы нам, да всeм вмeстe — показали бы мы этой сволочи...
 — Да, — сумрачно сказал Юра, — дeло только в том, что сволочь все это знает еще лучше, чeм мы с вами.
 — Это, молодой человeк, ничего. Историю-то вы знаете — ну, как были удeльные князья — всякий врозь норовил — вот и насeли татары. А как взялись всe скопом — так от татар мокрое мeсто осталось. 7
 — Вeрно, — сказал Юра еще сумрачнeе, — только татары сидeли триста лeт.
 Ленчик как-то осeл.
 — Да, конечно, триста лeт... Ну, теперь и темпы не тe, и народ не тот... Долго не просидят...
 С нашей же стороны мы поставляем кабинкe, так сказать, интеллектуальную продукцию. Сейчас, выбитые из всeх своих колей, русские массы очень в этом нуждаются. Но к кому мужик пойдет, скажем, с вопросом об удобрении своего приусадебного участка? К активу? Так актив к нему приставлен не для разъяснения, а для ограбления. К кому обратится рабочий с вопросами насчет пенсии, переeзда в другое мeсто, жилищного прижима или уклонения от какой-нибудь очередной мобилизации куда-нибудь к чертовой матери? К профсоюзному работнику? Так профсоюзный работник приставлен, как "приводной ремень от партии к массам ", и ремень этот закручен туго. Словом, мужик пойдет к какому-нибудь сельскому интеллигенту, обязательно беспартийному, а рабочий пойдет к какому-нибудь городскому интеллигенту, предпочтительно контр-революционному. И оба они — и крестьянин, и рабочий — всегда рады потолковать с хорошим, образованным человeком и о политикe: какой, напримeр, подвох заключается в законe о колхозной торговлe — во всяком законe публика ищет прежде всего подвоха, — или что такое японец и как обстоят дeла с войной, ну, и так далeе. Обо всем этом, конечно, написано в совeтской печати, но совeтская печать занимает совершенно исключительную позицию: ей рeшительно никто не вeрит — в том числe и партийцы. Не вeрят даже и в том, гдe она не врет.
 В частном случаe лагерной жизни возникает ряд особых проблем: напримeр, с Мухиным. Семья осталась в Питерe, семью лишают паспорта — куда дeваться? Все переполнено, вездe голод. В какой-нибудь Костромe придется мeсяцами жить в станционном залe, в пустых товарных вагонах, под заборами и т.д.: жилищный кризис. На любом заводe жену Мухина спросят: а почему вы уeхали из Ленинграда и гдe ваш паспорт? Понятно, что с такими вопросами Мухин не обратится ни к юрисконсульту, ни в культурно-просвeтительный отдeл. Я же имeл возможность сказать Мухину: нужно eхать не в Кострому, а в Махач Кала или Пишпек — там русских мало и там насчет паспортов не придираются. В Пишпекe, скажем, можно обратиться к нeкоему Ивану Ивановичу, вeроятно, еще воссeдающему в овцеводческом трестe или гдe-нибудь около. Иван Иванович имeет возможность переправить жену Мухина или в опиумный совхоз в Каракола, или в овцеводческий совхоз на Качкорe. Жить придется в юртe, но с голоду не пропадут.
 Все это, — так сказать, житейская проза. Но, кромe прозы, возникают и нeкоторые другие вопросы: напримeр, о старой русской литературe, которую читают взасос, до полного измочаливания 7 страниц — трижды подклеенных, замусоленных, наполненных карандашными вставками окончательно нечитательных мeст... Вот уж, дeйствительно, пришло время-времячко, "когда мужик не Блюхера и не милорда глупого"... Марксистскую расшифровку русских классиков знают приблизительно всe — но что "товарищи" пишут, это уже в зубах навязло, в это никто не вeрит — хотя как раз тут-то марксистская критика достаточно сильна... Но все равно — это "наши пишут ", и читать не стоит...
 ...Так, в миллионах мeст и по миллиону поводов идет процесс выковывания нового народного сознания...

КУЛАК АКУЛЬШИН 


 В виду приближения весны, всe наши бригады были мобилизованы на уборку мусора в многочисленных дворах управления ББК. Юра к этому времени успeл приноровиться к другой работe: по дорогe между Медгорой и третьим лагпунктом достраивалось здание какого-то будущего техникума ББК, в здании уже жил его будущий завeдующий, и Юра совершенно резонно рассудил, что ему цeлесообразнeе околачиваться у этого техникума с заранeе обдуманным намeрением: потом влeзть в него в качествe учащегося — о техникумe рeчь будет позже. Мнe же нельзя было покинуть управленческих дворов, так как из них я мог совершать развeдывательные вылазки по всякого рода лагерным заведениям. Словом, я попал в окончательные чернорабочие.
 Я был приставлен в качествe подручного к крестьянину-возчику, крупному мужику лeт сорока пяти, с изрытым оспой, рябым лицом и угрюмым взглядом, прикрытым нависающими лохматыми бровями. Наши функции заключались в выковыривании содержимого мусорных ящиков и в отвозкe нашей добычи за предeлы управленческой территории. Содержимое же представляло глыбы замерзших отбросов, которые нужно было разбивать ломами и потом лопатами накладывать на сани.
 К моей подмогe мужик отнесся нeсколько мрачно. Нeкоторые основания у него для этого были. Я, вeроятно, был сильнeе его, но моя городская и спортивная выносливость по сравнение с его — деревенской и трудовой — не стоила, конечно, ни копeйки. Он работал ломом, как машина, из часу в час. Я непрерывной работы в данном темпe больше получаса без передышки выдержать не мог. И, кромe этого, сноровки по части мусорных ям у меня не было никакой.
 Мужик не говорил почти ничего, но его междометия и мимику можно было расшифровать так: "не ваше это дeло, я уж и сам справлюсь, не лeзьте только под ноги". Я очутился в неприятной роли человeка ненужного и бестолкового, взирающего на то, как кто-то дeлает свою работу.
 Потом вышло так: мой патрон отбил три стeнки очередного ящика и оттуда, из-за досок, вылeзла глыба льда пудов 7 этак в двeнадцать. Она была надтреснутой, и мужик очень ловко разбил ее на двe части. Я внес предложение: взгромоздить эти половинки, не разбивая их, прямо на сани, чтобы потом не возиться с лопатами. Мужик усмeхнулся снисходительно: говорит-де человeк о дeлe, в котором он ничего не понимает. Я сказал: нужно попробовать. Мужик пожал плечами: попробуйте. Я присeл, обхватил глыбу, глаза полeзли на лоб, но глыба все же была водружена на сани сначала одна, потом другая.
 Мужик сказал: "ишь ты" и "ну-ну" и потом спросил: "а очки-то вы давно носите?". "Лeт тридцать" — "Что ж это вы так? ну, давайте, закурим ". Закурили, пошли рядом с санями. Садиться на сани было нельзя: за это давали год добавочного срока — конское поголовье и так еле живо; до человeческого поголовья начальству дeла не было.
 Начался обычный разговор: давно ли в лагерe, какой срок и статья, кто остался на волe... Из этого разговора я узнал, что мужика зовут Акульшин, что получил он десять лeт за сопротивление коллективизации, но что, впрочем, влип не он один: все село выслали в Сибирь с женами и дeтьми, но без скота и без инвентаря. Сам он, в числe коноводов чином помельче, получил десять лeт. Коноводы чином покрупнeе были расстрeлянытам же, на мeстe происшествия. Гдe-то там, в Сибири, как-то неопредeленно околачивается его семья ("жена-то у меня — просто клад, а не баба") и шестеро ребят в возрастe от трех до 25-ти лeт ("дeти у меня подходящие, Бога гнeвить нечего"). "А гдe это город Барнаул?" Я отвeтил. "А за Барнаулом что? Мeста дикие? Ну, ежели дикие мeста — смылись мои куда-нибудь в тайгу... У нас давно уже такой разговор был: в тайгу смываться. Ну, мы сами не успeли... Жена тут писала, что, значит, за Барнаулом "... — Мужик замялся и замолк.
 На другой день наши дружественные отношения нeсколько продвинулись вперед. Акульшин заявил: насчет этого мусора — так черт с ним: и он сам напрасно старался, и я зря глыбы ворочал — над этим мусором никакого контроля и быть не может, кто его знает, сколько там его было...
 Скинули в лeсу очередную порцию мусора, сeли, закурили. Говорили о том, о сем: о минеральных удобрениях ("хороши, да нeту их "), о японцe ("до Барнаула, должно быть, доберутся — вот радость-то нашим сибирякам будет "), о совхозах ("плакали мужики на помeщика, а теперь бы черт с ним, с помeщиком, самим бы живьем выкрутиться"), потом опять свернули на Барнаул: что это за мeста и как далеко туда eхать. Я вынул блокнот и схематически изобразил: Мурманская желeзная дорога, Москва, Урал, Сибирский путь, Алтайская вeтка... "Н-да, далеконько eхать-то! Но тут главное — продовольствие... Ну, продовольствие-то уж я добуду!"
 Эта фраза выскочила у Акульшина как-то самотеком — чувствовалось, что он обо всем этом уже много, много думал. 7 Акульшин передернул плечами и дeланно усмeхнулся, искоса глядя на меня: вот так люди и пропадают, думает про себя, думает, да потом возьмет и ляпнет. Я постарался успокоить Акульшина: я вообще не ляпаю ни за себя, ни за других... "Ну, дай-то Бог... Сейчас такое время, что и перед отцом родным лучше не ляпать... Но уж раз сказано, чего тут скрывать: семья-то моя, должно, в тайгу подалась, так мнe тут сидeть нeт никакого расчету".
 — А как же вы семью-то в тайгe найдете? "Уж найду, есть такой способ, договорившись уже были". "А как с побeгом, с деньгами и eдой на дорогу?" "Да нам что, мы сами лeсные, уральские, там — лeсом, там — к поeзду подцeплюсь". "А деньги и eду?"
 Акульшин усмeхнулся: руки есть. Я посмотрeл на его руки. Акульшин сжал их в кулак, кулак вздулся желваками мускулов. Я сказал: это не так просто.
 — А что тут мудреного? Мало ли какой сволочи с наганами и портфелями eздит. Взял за глотку и кончено...
 ...В числe моих весьма многочисленных и весьма разнообразных подсовeтских профессий была и такая: преподаватель бокса и джиу-джитсу. По нeкоторым весьма нужным мнe основаниям я продумывал комбинацию из обeих этих систем, а по миновании этих обстоятельств, часть продуманного использовал для "извлечения прибыли": преподавал на курсах командного состава, милиции и выпустил книгу. Книга была немедленно конфискована ГПУ, пришли даже ко мнe, не очень чтобы с обыском, но весьма настойчиво — давайте-ка всe авторские экземпляры. Я отдал почти всe. Один, прошедший весьма путаный путь, — сейчас у меня на руках. Акульшин не знал, что десять тысяч экземпляров моего злополучного руководства было использовано для ГПУ и Динамо и, слeдовательно, не знал, что с хваткой за горло дeло может обстоять не так просто, как это ему кажется...
 — Ничего тут мудреного нeт, — нeсколько беззаботно повторил Акульшин.
 — А вот вы попробуйте, а я покажу, что из этого выйдет.
 Акульшин попробовал: ничего не вышло. Через полсекунды Акульшин лежал на снeгу в положении полной беспомощности. Слeдующий час нашего трудового дня был посвящен разучиванию нeкоторых элементов благородного искусства безшумной ликвидации ближнего своего — в вариантах, не попавших даже и в мое пресловутое руководство. Через час я выбился из сил окончательно. Акульшин был еще свeж.
 — Да, вот что значит образование, — довольно неожиданно заключил он.
 — При чем тут образование?
 — Да так. Вот сила у меня есть, а умeть не умeю. Вообще, если народ без образованных людей, — все равно, как если бы армия — в одном мeстe все ротные, да без рот, а в другом — солдаты, да без ротных. Ну, и бьет, кто 8 хочет... Наши товарищи это ловко удумали... Образованные, они сидят вродe как без рук и без ног, а мы сидим вродe как без головы... Вот оно так и выходит... — Акульшин подумал и вeско добавил: — Организации нeту!
 — Что имeем — не храним, потерявши — плачем, — с иронизировал я.
 Акульшин сдeлал вид, что не слыхал моего замeчания.
 — Теперь, возьмите вы нашего брата, крестьянство. Ну, конечно, с революцией — это все горожане завели, да и теперь нам без города ничего не сдeлать. Народу-то нас сколько: одними топорами справились бы, да вот — организации нeту... Сколько у нас на Уралe восстаний было — да все вразброд, в одиночку. Одни воюют, другие ничего не знают: сидят и ждут. Потом этих подавили — тe подымаются. Так вот все сколько уж лeт идет — и толку никакого нeт. Без командиров живем. Разбрелся народ, кто куда. Пропасть, оно, конечно, не пропадем, а дeло выходит невеселое.
 Я посмотрeл на квадратные плечи Акульшина и на его крeпкую, упрямую челюсть и внутренне согласился: такой, дeйствительно, не пропадет — но таких не очень-то и много. Биографию Акульшина легко можно было восстановить из скудной и отрывочной информации давешнего разговора: всю свою жизнь работал мужик, как машина, — приблизительно так же, как вчера он работал ломом. И, работая, толково работая, не мог не становиться "кулаком " — это, вeроятно, выходило и помимо его воли... Попал в "классовые враги" и сидит в лагерe. Но Акульшин выкрутится и в лагерe: из хорошего дуба сдeлан человeк... Вспомнились кулаки, которых я в свое время видал под Архангельском, в Сванетии и у Памира — высланные, сосланные, а то и просто бeжавшие куда глаза глядят. В Архангельск они прибывали буквально в чем стояли: их выгружали толпами из ГПУ-ских эшелонов и отпускали на всe четыре стороны. Дeти и старики вымирали быстро, взрослые желeзной хваткой цeплялись за жизнь и за работу... и потом через год -два какими-то неисповeдимыми путями опять вылeзали в кулаки: кто по извозной части, кто по рыбопромышленной, кто сколачивал лeсорубочные артели; смотришь — опять сапоги бутылками, борода лопатой... до очередного раскулачивания... В Киргизии, далеко за Иссык-Кулем, "кулаки", сосланные на земли уж окончательно "неудобоусвояемые", занимаются какими-то весьма путанными промыслами, вродe добычи свинца из таинственных горных руд, ловлей и копчением форели, пойманной в горных рeчках, какой-то самодeльной охотой — то силками, то какими-то допотопными мултуками, живут в неописуемых шалашах и мирно уживаются даже и с басмачами. В Сванетии они дeйствуют организованнeе: сколотили артели по добычe экспортных и очень дорогих древесных пород — вродe сампита — торгуют с совeтской властью "в порядкe товарообмeна", имeют свои
пулеметные команды. Совeтская власть сампит принимает, товары сдает, но в горы предпочитает не соваться и дeлает вид, что все 8 обстоит в порядкe. Это — то, что я сам видал. Мои приятели — участники многочисленных географических, геологических ботанических и прочих экспедиций — рассказывали вещи, еще болeе интересные. Экспедиций этих сейчас расплодилось невeроятное количество. Для их участников — это способ отдохнуть от совeтской жизни. Для правительства — это глубокая развeдка в дебри страны, это подсчет скрытых рессурсов, на которых 
будет расти будущее хозяйство страны. Рессурсы эти огромны. Мнe рассказывали о цeлых деревнях, скрытых в тайгe и окруженных сторожевыми пунктами. Пункты сигнализируют о приближении вооруженных отрядов — и село уходит в тайгу. Вооруженный отряд находит пустые избы и рeдко выбирается оттуда живьем. В деревнях есть американские граммофоны, японские винтовки и японская мануфактура.
 По всей видимости, в одно из таких сел пробралась и семья Акульшина. В таком случаe ему, конечно, нeт никакого смысла торчать в лагерe. Прижмет за горло какого-нибудь чекиста, отберет винтовку и пойдет в обход Онeжского озера, на восток, к Уралу. Я бы не прошел, но Акульшин, вeроятно, пройдет. Для него лeс — как своя изба. Он найдет пищу там, гдe я погиб бы от голода, он пройдет по мeстам, в которых я бы запутался безвыходно и безнадежно... Своим уроком джиу-джитсу я, конечно, стал соучастником убийства какого-нибудь зазeвавшегося чекиста: едва ли чекист этот имeет шансы уйти живьем из дубовых лап Акульшина... Но жизнь этого чекиста меня ни в какой степени не интересовала. Мнe самому надо бы подумать об оружии для побeга... И, кромe того, Акульшин — свой брат, товарищ по родинe и по несчастью. Нeт, жизнь чекиста меня не интересовала.
 Акульшин тяжело поднялся:
 — Ну, а пока там до хорошей жизни — поeдем г..... возить...
 Да, до "хорошей жизни" его еще много остается...

"КЛАССОВАЯ БОРЬБА"


 Как-то мы с Акульшиным выгружали нашу добычку в лeсу, верстах в двух от Медгоры. Всe эти дни с сeверо-востока дул тяжелый морозный вeтер, но сейчас этот вeтер превращался в бурю. Сосны гнулись и скрипeли, тучи снeжной пыли засыпали дорогу и лeс. Акульшин стал торопиться.
 Только что успeли мы разгрузить наши сани, как по лeсу, приближаясь к нам, прошел низкий и тревожный гул: шла пурга. В нeсколько минуть и лeс, и дорога исчезли в хаосe мятели. Мы почти ощупью, согнувшись в три погибели, стали пробираться в Медгору. На открытых мeстах вeтер почти сбивал с ног. Шагах в десяти уже не было видно ничего. Без Акульшина я запутался бы и замерз. Но он шел увeренно, ведя на поводу тревожно фыркавшую и упиравшуюся лошаденку, то нащупывая ногой заносимую снeгом колею дороги, то ориентируясь, уж Бог его знает, каким лeсным 
чутьем.
 До Медгоры мы брели почти час. Я промерз насквозь. Акульшин все время оглядывался на меня: "уши-то, уши потрите"... Посовeтовал сeсть на сани: все равно в такой пургe никто не увидит, но я чувствовал, что если я усядусь, то замерзну окончательно. Наконец, мы уперлись в обрывистый берег рeчушки Кумсы, огибавшей территорию управленческого городка. Отсюда до третьего лагпункта оставалось версты четыре. О дальнeйшей работe нечего было, конечно, и думать... Но и четыре версты до третьего лагпункта — я, пожалуй, не пройду.
 Я предложил нам обоим завернуть в кабинку монтеров. Акульшин 
стал отказываться: "а коня-то я куда дeну?" Но у кабинки стоял маленький
почти пустой дровяной сарайчик, куда можно было поставить коня. Подошли к кабинкe.
 — Вы уж без меня не заходите, подержите, я с конем справлюсь... Одному, незнакомому, заходить как-то неподходяще.
 Я стал ждать. Акульшин распряг свою лошаденку, завел ее в сарай, старательно вытер ее клочком сeна, накрыл какой-то дерюгой: я стоял, все больше замерзая и злясь на Акульшина за его возню с лошаденкой. А лошаденка ласково ловила губами его грязный и рваный рукав. Акульшин стал засыпать ей сeно, а я примирился со своей участью и думал о том, что вот для Акульшина эта лагерная кляча — не "живой инвентарь" и не просто "тягловая сила", а живое существо, помощница его трудовой мужицкой жизни... Ну как же
Акульшину не становиться кулаком? Ну как же Акульшину не становитьсябeльмом в глазу любого совхоза, колхоза и прочих предприятий социалистического типа?...
 В кабинкe я, к своему удивлению, обнаружил Юру — он удрал со своего техникума, гдe он промышлял по плотницкой части. Рядом с ним сидeл Пиголица, и слышались разговоры о тангенсах и котангенсах. Акульшин истово поздоровался с Юрой и Пиголицей, попросил разрeшения погрeться и сразу направился к печкe. Я протер очки и обнаружил, что, кромe Пиголицы и Юры, в кабинкe больше не было никого. Пиголица конфузливо стал собирать со стола какие-то бумаги. Юра сказал:
 — Постой, Саша, не убирай. Мы сейчас мобилизнем старшее поколeние. Ватик, мы тут с тригонометрий возимся, требуется твоя консультация...
 На мою консультацию расчитывать было трудно. За четверть вeка, прошедших со времени моего экстерничания на аттестат зрeлости, у меня ни разу не возникла необходимость обращаться к тригонометрии, и тангенсы из моей головы вывeтрились, повидимому, окончательно: было не до тангенсов. Юра же математику проходил в германской школe и в нeмецких терминах.Произошла нeкоторая путаница в терминах. Путаницу эту мы кое-как расшифровали. Пиголица поблагодарил меня:
 — А Юра-то взял надо мною, так сказать, шефство по части математики, — конфузливо объяснил он, — наши-то старички — тоже зубрят, да и сами-то не больно много понимают...
 Акульшин повернулся от печки к нам:
 — Вот это, ребята, — дeло, что хоть в лагерe — а все же учитесь. Образованность — большое дeло, ох, большое. С образованием — не пропадешь.
 Я вспомнил об Авдeевe и высказал свое сомнeние. Юра сказал:
 — Вы, знаете что — вы нам пока не мeшайте, а то времени у Саши\ мало...
 Акульшин снова отвернулся к своей печкe, а я стал ковыряться на книжной полкe кабинки. Тут было нeсколько популярных руководств по электротехникe и математикe, какой-то толстый том сопротивления материалов, пол десятка неразрeзанных брошюр пятилeтнего характера, Гладковский "Цемент ", два тома "Войны и Мира", мелкие остатки второго тома "Братьев Карамазовых ", экономическая география России и "Фрегат Паллада". Я, конечно, взял "Фрегат Палладу". Уютно eхал и уютно писал старик. За всeми бурями житейских и прочих морей у него всегда оставалось: Россия, в России — Петербург, и в Петербургe — дом, все это налаженное, твердое и все это — свое... Свой очаг — и личный и национальный, — в который он 
мог вернуться в любой момент своей жизни. А куда вернуться нам, русским, нынe пребывающим и по эту, и по ту сторону "исторического рубежа двух миров "?.. Мы бездомны и здeсь, и там — но только там это ощущение бездомности безмeрно острeе... Здeсь — у меня тоже нeт родины, но здeсь есть, по крайней мeрe, ощущение своего дома, из которого — если я не украду и не зарeжу, меня никто ни в одиночку, ни на тот свeт не пошлет. Там — нeт ни родины, ни дома. Там совсeм заячья бездомность. На ночь прикурнул, день — как-то извернулся — и опять навостренные уши: как бы не мобилизнули, не посадили, не уморили голодом и меня самого, и близких моих. Как бы не отобрали жилплощади, логовища моего, не послали Юру на хлeбозаготовки под "кулацкий" обрeз, не расстрeляли Бориса за его скаутские грeхи, не поперли бы жену на культработу среди горняков совeтской концессии на Шпицбергенe, не "припаяли" бы мнe самому "вредительства", "контр-революцию" и чего-нибудь в этом родe... Вот — жена: была мобилизована переводчицей в иностранной рабочей делегации. Eздила,
переводила — контроль, конечно, аховый. Делегация произносила рeчи, потом уeхала, а потом оказалось — среди нее был человeк, знавший русский язык... И вернувшись на родину, ляпнул печатно о том, как это все переводилось... Жену вызвали в соотвeтствующее мeсто, выпытывали, выспрашивали, сказали: "угу", "гм " и "посмотрим еще"... Было нeсколько совсeм неуютных недeль... Совсeм заячьих недeль... Да, Гончарову и eздить, и жить было не в примeр уютнeе. Поэтому-то, вeроятно, так замусолен и истрепан его том... И в страницах — большая нехватка. Ну, все равно... Я полeз на чью-то пустую нару, усмeхаясь уже привычным своим мыслям о бренности статистики...

 ___

 ...В эпоху служении своего в ЦК ССТС (Центральный комитет профессионального союза служащих) я, как было уже сказано, руководил спортом, который я знаю и люблю. Потом мнe навязали шахматы, которых я не знаю и терпeть не могу, — завeдывал шахматами9. Потом, в качествe наиболeе грамотного человeка в ЦК, я получил в свое завeдывание библиотечное дeло: около семисот стационарных и около двух тысяч передвижных библиотек. Я этого дeла не знал, но это дeло было очень интересно... В числe прочих мeроприятий мы проводили и статистические обслeдования читаемости различных авторов.
 Всякая совeтская статистика — это нeкое жизненное, выраженное в цифрах, явление, однако, исковерканное до полной неузнаваемости различными "заданиями". Иногда из -под этих заданий — явление можно вытащить, иногда оно уже задавлено окончательно. По нашей статистикe выходило: на первом мeстe — политическая литература, на втором — англосаксы, на третьем — Толстой и Горький, дальше шли совeтские авторы и послe них — остальные русские классики. Я, для собственного потребления, стал очищать статистику от всяких "заданий", но все же оставался огромный пробeл между тeм, что я видал в жизни, и тeм, что показывали мною же очищенные цифры. Потом, послe бесeд с библиотекаршами и собственных размышлений, тайна была болeе или менeе разгадана: совeтский читатель, получивший из библиотеки том Достоевского или Гончарова, не имeет никаких шансов этого тома не спереть. Так бывало и со мной, но я считал, что это только индивидуальное явление:
 Придет нeкая Марья Ивановна и увидит на столe, скажем, "Братьев Карамазовых ":
 — И. Л., голубчик, ну, только на два дня, ей, Богу, только на два дня, вы все равно заняты... Ну, что вы в самом дeлe — я вeдь культурный человeк! Послeзавтра вечером обязательно принесу...
 Дней через пять приходите к Марьe Ивановнe...
 — Вы уж, И. Л., извините, ради Бога... тут заходил Ваня Иванов... Очень просил... — Ну, знаете, неудобно все-таки не дать: наша молодежь так мало знакома с классиками... Нeт, нeт, вы уж не беспокойтесь, он обязательно вернет, я сама схожу и возьму...
 Еще через недeлю вы идете к Ванe Иванову. Ваня встрeчает вас нeсколько шумно:
 — Я уже знаю, вы за Достоевским... Как же, прочел... Очень здорово... Эти старички — умeли, сукины дeти, писать... Но, скажите, чего этот старец...

 9 Шахмат не люблю по чисто "идеологическим причинам ": они чрезвычайно широко были использованы для заморачивания голов и отвлечения оных от, так сказать, политики. Теперь — в этих же цeлях и по совершенно такой же системe используется, скажем, фокстрот: чeм бы дитя не тeшилось, лишь бы eсть не просило...

 Когда, послe нeкоторой литературной дискуссии, вы ухитряетесь вернуться к судьбe книги, то выясняется, что книги уже нeт: ее читает какая-то Маруся.
 — Ну, знаете, что я за буржуй такой, чтобы не дать дeвочкe книги? Что съест она ее? Книги — для того, чтобы читать... В библиотекe? Черта с два получишь что-нибудь путное в библиотекe. Ничего, прочтет и вернет. Я вам сам принесу.
 Словом, вы идете каяться в библиотеку, платите рубля три штрафа, книга исчезает из каталога и начинается ее интенсивное хождение по рукам. Через год зачитанный у вас том окажется гдe-нибудь на стройкe Игарского порта или на хлопковых полях Узбекистана. Но ни вы, ни тeм паче библиотека, этого тома больше не увидите... И ни в какую статистику эта "читаемость" не попадет...
 Так, болeе или менeе мирно, в совeтской странe существуют двe системы духовного питания масс: с одной стороны — мощная сeть профсоюзных библиотек, гдe специально натасканные и отвeтственные за наличие совeтского спроса библиотекарши втолковывают каким –нибудь заводским парням:
 — А вы "Гидроцентрали" еще не читали? Ну, как же так! Обязательно возьмите! Замeчательная книга, изумительная книга!
 С другой стороны:
 а) классики, которых "рвут из рук ", к которым власть относится весьма снисходительно, новeе же не переиздает: бумаги нeт. В послeднее время не взлюбили Салтыкова-Щедрина: очень уж для современного фельетона годится.
 б) ряд совeтских писателей, которые и существуют, и как бы не существуют. Из библиотек изъять весь Есенин, почти весь Эренбург (даром, что теперь так старается), почти весь Пильняк, "Улялаевщина" и "Пушторг " Сельвинского, "12 стульев " и "Золотой теленок " Ильфа и Петрова — и многое еще в том же родe. Оно, конечно, нужно же имeть и свою лирику, и свою сатиру — иначе гдe же золотой сталинский вeк литературы? Но масс сюда лучше не пускать.
 в) подпольная литература, ходящая по рукам в гектографированных списках: еще почти никому неизвeстные будущие русские классики, вродe Крыжановского (не члена ЦК партии), исписывающие "для души" сотни печатных листов, или Сельвинского, пишущего, как часто дeлывал и автор этих строк, одной рукой (правой) для души и другой рукой (лeвой) для хлeба халтурного, который, увы, нужен все-таки "днесь"... Нелегальные кружки читателей, которые, рискуя мeстами весьма отдаленными, складываются по трешкe, покупают, вынюхивают, выискивают все, лишенное официального штампа... И многое другое.
 Ясное, опредeленное мeсто занимает политическая литература. Она печатается миллионными тиражами и в любой библиотекe губернского масштаба она валяется вагонами (буквально вагонами) неразрeзанной бумажной макулатуры и губит бюджеты библиотек.
 А как же со статистикой?
 А со статистикой вот как:
 Всякая библиотекарша служебно заинтересована в том, чтобы показать наивысший процент читаемости политической и вообще совeтской литературы. Всякий инструктор центрального комитета, вот вродe меня, заинтересован в том, чтобы по своей линии продемонстрировать наиболeе совeтскую постановку библиотечного дeла. Всякий профессиональный союз заинтересован в том, чтобы показать ЦК партии, что у него культурно-просвeтительная работа поставлена "по сталински".
 Слeдовательно: а) библиотекарша врет, б) я вру, в) профсоюз врет. Врут еще и многие другие "промежуточные звенья". И я, и библиотекарша, и ЦК союза, и промежуточные звенья все это отлично понимаем: невысказанная, но полная договоренность... И в результатe — получается, извините за выражение, статистика... По совершенно такой же схемe получается статистика колхозных посeвов, добычи угля, ремонта тракторов... Нeт, статистикой меня теперь не проймешь.


Дальше



















Communism © 2024 | Информация | Используются технологии uCoz |