. Коммунизм - Россия в концлагере И. Солоневич
Россия в концлагере И. Солоневич
Приветствую Вас, Гость · RSS Коммунизм: теория и практика






Communism » Россия в концлагере
ПОБEДИТЕЛИ


  Так мы с горестно ироническим недоумeнием осмотрeли друг друга: я — приподнявшись на локтe на своем соломенном ложe, Королев — нeсколько растерянно опустив свое полотенце. Тридцатилeтнее лицо Королева — как всегда, чисто выбритое — обогатилось рядом суровых морщин, а на висках серебрила сeдина.
  — Всe дороги ведут в Рим, — усмeхнулся я.
  Королев вздохнул, пожал плечами и протянул мнe руку...
  — Я читал твою фамилию в "Перековкe". Думал, что это твой брат... Как ты попал?
  Я коротко рассказал слегка видоизмeненную историю моего ареста, конечно, без всякого упоминания о том, что мы были арестованы за попытку побeга. Королев так же коротко и еще менeе охотно рассказал мнe свою историю, вeроятно, тоже нeсколько видоизмeненную по сравнению с голой истиной. За сопротивление политизации физкультуры его вышибли из ЦК комсомола, послали на сeвер Урала вести культурно-просвeтительную работу в какую-то колонию беспризорников. Беспризорники ткнули его ножом. Отлежавшись в больницe, Королев был переброшен на хлeбозаготовки в "республику нeмцев Поволжья". Там ему прострeлили ногу. Послe выздоровления Королев очутился на Украинe по дeлам о разгонe и разгромe украинских самостийников. Как именно шел этот разгром — Королев предпочел не рассказывать, но в результатe его Королеву "припаяли" "примиренчество" и "отсутствие классовой бдительности" — это обвинение грозило исключением из партии... .
  Для людей партийно-комсомольского типа исключение из партии является чeм-тосредним между гражданской смертью и просто смертью. Партийная, комсомольская, профсоюзная и прочая работа является их единственной специальностью. Исключение из партии закрывает какую бы то ни было возможность "работать" по этой специальности, не говоря уже о том, что оно рвет всe наладившиеся общественные связи. Человeк оказывается выкинутым из правящего слоя или, если хотите, из правящей банды, и ему нeт никакого хода к тeм, которыми он вчера управлял. Получается нeчто вродe outcast или, по русски, ни пава, ни ворона. Остается идти в приказчики или в чернорабочие, и каждый сотоварищ по новой работe будет говорить: ага, так тебe, сукиному сыну, и нужно... По естественному ходу событий такой outcast будет стараться выслужиться, "загладить свои преступления перед партией" и снова попасть в прежнюю среду. Но, неогражденный от массы ни наличием нагана, ни круговой порукой правящей банды, немного он имeет шансов пройти этот тернистый путь и остаться в живых... Вот почему многие из исключенных из партии предпочитают болeе простой выход из положения — пулю в лоб из нагана, пока этого нагана не отобрали вмeстe с партийным билетом...
  Но от "отсутствия классовой бдительности" Королев как-то отдeлался и попал сюда, в ББК, на "партийно-массовую работу" — есть и такая: eздит человeк по всяким партийным ячейкам и контролирует политическое воспитание членов партии, прохождение ими марсистско-сталинской учебы, влияние ячейки на окружающая беспартийные массы. В условиях Бeломорско-Балтийского лагеря, гдe не то, что партийных, а просто вольнонаемных было полтора человeка на отдeление, эта "работа" была совершеннeйшим вздором — о чем я и сказал Королеву.
  Королев иронически усмeхнулся.
  — Не хуже твоей спартакиады.
  — В качествe халтуры — спартакиада придумана совсeм не так глупо.
  — Я и не говорю, что глупо. Моя работа тоже не так глупа, как может показаться. Вот приeхал сюда выяснять, чeм было вызвано восстание...
  — Тут и выяснять нечего...
  Королев надeл на себя рубаху и стал напяливать свою сбрую — пояс и рамень с наганом.
  — Надо выяснять — не вездe же идут восстания. Головка отдeления разворовала фонды питания — вот заключенные и полeзли на стeнку...
  — И за это их отправили на тот свeт...
  — Ничего не подeлаешь — авторитет власти... У заключенных были другие способы обжаловать дeйствия администрации...
  В тонe Королева появились новые для меня административные нотки. Я недоумeнно посмотрeл на него и помолчал. Королев передернул плечами — неувeренно и как бы оправдываясь.
  — Ты начинаешь говорить, как передовица из "Перековки"... Ты вот в Москвe, будучи в ЦК комсомола, попытался "обжаловать дeйствия" — что вышло?
  — Ничего не подeлаешь — революционная дисциплина. Мы не вправe спрашивать руководство партии — зачeм оно дeлает то или это... Тут — как на войнe. Приказывают — дeлай. А зачeм — не наше дeло...
  В Москвe Королев в таком тонe не разговаривал. Какие бы у него там ни были точки зрeния — он их отстаивал. 3 Повидимому, "низовая работа" не легко ему далась... Снова помолчали.
  — Знаешь что, — сказал Королев, — бросим эти разговоры. Я знаю, что ты мнe можешь сказать... Вот канал этот идиотский построили... Все идет нeсколько хуже, чeм думали... А все-таки идет... И нам приходится идти. Хочешь — иди добровольно, не хочешь — силой потянут. Что тут и говорить... — морщины на лицe Королева стали глубже и суровeе. — Ты мнe лучше скажи, как ты сам думаешь устраиваться здeсь?
  Я коротко рассказал болeе или менeе правдоподобную теорию моего дальнeйшего "устройства" в лагерe — этого устройства мнe оставалось уже меньше мeсяца. Королев кивал головой одобрительно.
  — Главное — твоего сына нужно вытащить... Приeду в Медгору — поговорю с Успенским... Надо бы ему к осени отсюда изъяться... А тебя, если проведешь спартакиаду, — устроим инструктором в ГУЛАГe — во всесоюзном масштабe будешь работать...
  — Я пробовал и во всесоюзном...
  — Ну, что дeлать? Зря мы тогда с тобой сорвались. Нужно бы политичнeе... Вот пять лeт верчусь, как навоз в проруби... Понимаешь — жену жилищной площади в Москвe лишили — вот это уж свинство.
  — Почему ты ее сюда не выпишешь?...
  — Сюда? Да я и недeли на одном мeстe не сижу — все в раз eздах. Да и не нужно ей всего этого видeть.
  — Никому этого не нужно видeть...
  — Неправильно. Коммунисты должны это видeть. Обязаны видeть. Чтобы знать, как оплачивается эта борьба... Чтобы умeли жертвовать не только другими, а и собой... Да ты не смeйся — смeяться тут нечего... Вот — пустили, сволочи, пятьдесят первый полк на усмирение этого лагпункта — это уж преступление.
  — Почему преступление?
  — Нужно было мобилизовать коммунистов из Медгоры, из Петрозаводска... Нельзя пускать армию...
  — Так вeдь это — войска ГПУ.
  — Да, войска ГПУ — а все-таки не коммунисты. Теперь в полку брожение. Один комроты уже убит. Еще одно такое подавление — черт его знает, куда полк пойдет... Раз мы за это все взялись — на своих плечах и выносить нужно. Начали идти — нужно идти до конца.
  — Куда идти?
  — К социализму... — в голосe Королева была искусственная и усталая увeренность. Он, не глядя на меня, стал собирать свои вещи.
  — Скажи мнe, гдe тебя найти в Медгорe. Я в началe августа буду там.
  Я сказал, как меня можно было найти, и не сказал, что в началe августа меня ни в лагерe, ни вообще в СССР найти по всей вeроятности будет невозможно... Мы вмeстe вышли из гостиницы. Королев навьючил свой чемодан себe на плечо.
  — А хорошо бы сейчас в Москву, — сказал он на прощанье. — Совсeм тут одичаешь и отупeешь...
  Для одичания и отупeния здeсь был полный простор. Впрочем — этих возможностей было достаточно и в Москвe. Но я не хотeл возобновлять дискуссию, которая была и бесцeльна, и бесперспективна. Мы распрощались. Представитель правящей партии уныло поплелся к лагпункту, согнувшись под своим чемоданом и сильно прихрамывая на правую ногу. "Низовая работа" сломала парня — и физически, и морально...
  ...Моторка уже стояла у пристани и в ней, кромe меня, опять не было ни
одного пассажира. Капитан снова предложил мнe мeсто в своей кабинкe и
только попросил не разговаривать: опять заговорюсь, и на что-нибудь напоремся. Но мнe и не хотeлось разговаривать. Может быть, откуда-то из перспективы вeков, sub speciae aeternitatis все это и примет какой-нибудь смысл, в особенности для людей, склонных доискиваться смысла во всякой бессмыслицe. Может быть, тогда все то, что сейчас дeлается в России, найдет свой смысл, уложится на соотвeтствующую классификационную полочку и успокоит чью-то не очень уж мятущуюся совeсть. Тогда историки опредeлят мeсто российской революции в общем ходe человeческого прогресса, как они опредeлили мeсто татарского нашествия, альбигойских войн, святошей инквизиции, как они, весьма вeроятно, найдут мeсто и величайшей
бессмыслицe мировой войны. Но... пока это еще будет. А сейчас — еще не просвeщенкый свeтом широких обобщений — видишь: никто, в сущности, из всей этой каши ничего не выиграл. И не выиграет. История имeет великое преимущество сбрасывать со счетов все то, что когда-то было живыми людьми и что сейчас превращается в, скажем, удобрения для правнуков. Очень вeроятно, что и без этаких удобрении правнуки жили бы лучше дeдов, тeм болeе, что и им грозить опасность превратиться в удобрения — опять-таки для каких-топравнуков.
  Товарищ Королев, при его партийной книжкe в карманe и при наганe на боку, тоже по существу уже перешел в категорию удобрения. Еще, конечно, он кое-как рипается и еще говорит душеспасительные слова о жертвe или о сотнe тысяч жертв для бессмыслицы Бeломорско-Балтийского канала. Если бы он нeсколько болeе был свeдущ в истории, он, вeроятно, козырнул бы дантоновским: "революция — Сатурн, пожирающий своих дeтей". Но о Сатурнe товарищ Королев не имeет никакого понятия. Он просто чувствует, что революция жрет своих дeтей, впрочем, с одинаковым аппетитом она лопает и своих отцов. Сколько их уцeлeло — этих отцов и дeлателей революции? Какой процент груза знаменитого запломбированного вагона может похвастаться хотя бы тeм, что они в сдeланной ими же революции ходят на свободe? И сколько дeтей революции, энтузиастов, активистов, Королевых, вот так, согбясь к прихрамывая, проходят свои послeдние безрадостные шаги к могилe в какой-нибудь ББК-овской трясинe? И сколько существует в буржуазном мирe карьеристов, энтузиастов, протестантов и лоботрясов, которые мечтают о мировой революции и которых эта революция так же задавит и сгноит, как задавила и сгноила тысячи "отцов " и миллионы "дeтей" великая российская революция. Это — как рулетка. Люди идут на почти математически вeрный проигрыш. Но идут. Из миллионов — один выиграет. Вeроятно, выиграл Сталин и еще около десятка человeк... Может быть, сотня... А всe эти Королевы, Чекалины, Шацы, Подмоклые и... Бессмыслица.

ПОБEЖДЕННЫЕ


  На пустой глади Повeнецкого затона, у самых шлюзов стояли двe огромные волжского типа баржи. Капитан кивнул в их направлении головой.
  — Баб с ребятами понавезли. Черт его знает, то их выгружают, то снова на баржи садят — дня уже три тут маринуют.
  — А что это за бабы?
  — Да раскулаченные какие-то. Как слeдует не знаю, не пускают к ним.
  Моторка обогнула обe баржи и пристала к бревенчатой набережной. Я распрощался с капитаном и вышел на высокую дамбу. За дамбой была небольшая луговина, покрытая, точно цвeтами, яркими пятнами кумачевых и ситцевых рубах копошившейся на травe дeтворы, женских платков и кофт, наваленных тут же добротных кулацких сундуков, расписанных пестрыми разводами и окованных жестью. С моей стороны — единственной стороны, откуда эта луговина не была окружена водой — угрюмо стояло десятка полтора вохровцев с винтовками. Уже стоял медгорский автобус с тремя пассажирами — в их числe оказались знакомые. Я сдал им на хранение свой рюкзак, достал свои поистинe незамeнимые папиросы и независимо, закуривая на ходу, прошел через вохровскую цeпь. Вохровцы покосились, посторонились, но не сказали ничего.
  Я поднялся на дамбу. Одна баржа была битком набита тeм же пестрым цвeтником рубах и платков, другая стояла пустой. На обращенном к луговинe скатe дамбы, гдe не так пронизывающе дул таежный вeтер, сидeло на своих сундуках, узлах, мeшках нeсколько десятков баб, окруженных ребятами поменьше. Остальная часть табора расположилась на луговинe....
  Сорокалeтняя баба в плотной ватной кофтe и в рваных мужицких сапогах сидeла на краю в компании какой-то старухи и дeвочки лeт десяти... Я подошел к ней.
  — Откуда вы будете?
  Баба подняла на меня свое каменное, ненавидящее лицо.
  — А ты у своих спрашивай, свои тебe и скажут.
  — Вот я у своих и спрашиваю.
  Баба посмотрeла на меня с той же ненавистью, молча отвернула окаменeвшее лицо и уставилась на табор ; старушка оказалась словоохотливeе:
  — Воронежские мы, родимый, воронежские... И курские есть, есть и курские, больше вот там, на баржe. Сидим вот тута на холоду, на вeтру, намаялись мы и — Господи! А скажи, родимый, отправлять-то нас когда будут?
  — А я, бабушка, не знаю, я тоже вродe вас — заключенный.
  Баба снова повернула ко мнe свое лицо:
  — Арестант, значит?
  — Да, арестант.
  Баба внимательно осмотрeла мою кожанку, очки, папиросу и снова отвернулась к табору:
  — Этаких мы знаем... Арестанты... Всe вы — каторжное сeмя. При царe не вeшали вас...
  Старуха испуганно покосилась на бабу и иссохшими птичьими своими руками стала оправлять платочек на головкe дeвочки. Дeвочка прильнула к старухe, ежась то ли от холода, то ли от страха.
  — Третьи сутки вот тут маемся... Хлeба вчера дали по фунту, а сегодня ничего не eвши сидим... И намeняли бы гдe — так солдаты не пускают.
  — Намeнять здeсь, бабушка, негдe — всe без хлeба сидят...
  — Ой, грeхи, Господи, ой, грeхи...
  — Только чьи грeхи-то — неизвeстно, — сурово сказала баба, не оборачиваясь ко мнe. Старушка с испугом и с состраданием посмотрeла на нее.
  — Чьи грeхи — Господу одному и вeдомо. Он, Праведный, все рассудит... Горя-то сколько выпито — ай, Господи Боже мой, — старушка закачала головой... — Вот с весны так маемся, ребят-то сколько перемерло. — И, снизив свой голос до шепота, как будто рядом сидящая баба ничего не могла услышать, конфиденциально сообщила: — Вот у бабоньки-то этой двое померло. Эх, сказывали люди — на миру и смерть красна, а, вот eхали мы на баражe этой проклятущей, мрут ребятишки, как мухи, хоронить негдe, так, без панафиды, без христианского погребения — просто на берег, да в яму.
  Баба повернулась к старушкe: "молчи уж " — голос ее был озлоблен и глух.
  — Почему это вас с весны таскают?
  — А кто его знает, родимый? Мужиков-тонаших с прошлой осени на высылку послали, нас по веснe забрали, к мужикам везут, на поселение то есть, да, видно, потеряли их, мужиков то наших, вот так и возют... Там, за озером, пни мы корчевали, гдe поставили нас песок копать, а то больше так на этой баражe и живем... Хоть бы Бога побоялись, крышу бы какую на баражe издeлали, а то живем, как звeри лeсные, под вeтром, под дождем... А не слыхал, родимый, куда мужиков-тонаших помeстили...
  Так называемые "вольно-ссыльные поселения", которыми 3 завeдывал "колонизационный отдeл ББК", тянулись сравнительно узкой полосой, захватывая повeнецкое и сегежское отдeления. Таких поселений было около восьмидесяти. От обычных "лагерных пунктов " они отличались отсутствием охраны и пайка. ГПУ привозило туда ссыльных крестьян — в большинствe случаев с семьями — давало "инструмент " — топоры, косы, лопаты, по пуду зерна на члена семьи "на обзаведение" — и дальше предоставляло этих мужиков их собственной участи.
  Я очень жалeю, что мнe не пришлось побывать ни в одном из этих поселений. Я видал их только на картe "колонизационного отдeла", в его планах, проектах и даже фотографиях... Но в "колонизационном отдeлe" сидeла группа интеллигенции того же типа, какая в свое время сидeла в свирьском лагерe. Я лишен возможности рассказать об этой группe — так же, как и о свирьлаговской... Скажу только, что, благодаря ее усилиям, эти мужики попадали в не совсeм уж безвыходное положение. Там было много трюков. По совершенно понятным причинам я не могу о них рассказывать даже и с той весьма относительной свободой, с какою я рассказываю о собственных трюках... Чудовищная физическая выносливость и работоспособность этих мужиков, та опора, которую они получали со стороны лагерной интеллигенции — давали этим "вольно-ссыльным " возможность как-то стать на ноги — или, говоря прозаичнeе, не помереть с голоду. Онизанимались всякого рода лeсными работами — в том числe и "по вольному найму" — для лагеря, ловили рыбу, снабжали лениградскую кооперацию грибами и ягодами, промышляли силковой охотой и с невeроятной быстротой приспособлялись к непривычным для них условиям климата, почвы и труда.
  Поэтому я сказал старушкe, что самое тяжелое для них — уже позади,что ихних мужиков рано или поздно разыщут и что на новых мeстах можно будет как-то устраиваться — плохо, но все же будет можно. Старушкавздохнула и перекрестилась.
  — Ох, уж дал бы Господь... А что плохо будет, так гдe теперь хорошо? Что там, что здeсь — все одно — голод. Земля тут только чужая, холодная земля, что с такой земли возьмешь?
  — В этой землe — только могилы копать, — сурово сказала баба, непроявившая к моим сообщениям никакого интереса.
  — Здeсь надо жить не с земли, а с лeса. Карельские мужики в старое время богато жили.
  — Да нам уж все одно, гдe жить-то, родимый, абы только жить дали, немучали бы народ-то... А там, хошь в Сибирь, хошь куда. Да развe ж дадут жить... Мнe-то, родимый, что? Зажилась я, не прибирает Господь. А которым жить бы еще, да жить...
  — Молчи уж, сколько разов просила тебя, — глухо сказала баба...
  — Молчу, молчу, — заторопилась старуха. — А все — вот договорила с человeком — легче стало: вот, говорит, не помрем с голоду-то, говорит, и здeсь люди как-тось жили...
  У пристани раздался рeзкий свисток. Я оглянулся. Туда подошла новая группа Вохра — человeк в десять, а во главe ее шел кто-то из начальства.
  — А ну, бабы, на баржу грузись, к мужикам своим поeдете, медовый мeсяц справлять...
  На начальственную шутку никто из вохровцев не улыбнулся. Группа их подошла в нашему биваку.
  — А вы кто здeсь такой? — подозрительно спросил меня командир.
  Я равнодушно поднял на него взгляд.
  — Инструктор из Медгоры...
  — А-а, — неопредeленно протянул начальник и прошел дальше. — А ну, собирайсь живо, — прокатывался его голос над толпой баб и ребятишек. В толпe послышался дeтский плач.
  — Ужо четвертый раз грузимся — то с баржи, то на баржу, — сказала старушка, суетливо подымаясь. — И чего они думают, прости Господи...
  Угрюмый вохровец подошел в ней.
  — Ну, давай, бабуся, подсоблю...
  — Ой, спасибо, родименький, ой, спасибо, всe руки себe понадрывали, развe бабьей силы хватит...
  — Тоже — понабирали барахла, камни у тебя тута, что ли? — сказал другой вохровец...
  — Какие тута камни, родимый, послeднее вeдь позабирали, послeднее... Скажем, горшок какой — а без него как? Всю жизнь работали — а вот только и осталось, что на спинe вынесли...
  — Работали — тоже, — презрительно сказал второй вохровец. — И за работу-то вас в лагерь послали?
  Баба встала со своего сундука и протянула вохровцу свою широкую, грубую, мозолистую руку...
  — Ты на руку-то посмотри — такие ты у буржуев видал?...
  — Пошла ты к чертовой матери, — сказал вохровец, — давай свою скрыню, бери за той конец.
  — Ой, спасибо, родименькие, — сказала старушка, — дай вам Господи, может твоей матери кто поможет — вот как ты нам...
  Вохровец поднял сундук, запнулся за камень...
  — Вот, мать его... понатыкали, сволочи, камней. — Он со свирeпою яростью ткнул камень сапогом и еще раз неистово выругался.
  — О, что ты, родимый, развe же так про Господа можно?...
  — Тут, мать его, не то что, Господа, а... Ну, давай, волокем, что ли...
  Странная и пестрая толпа баб и дeтей — всего человeк в пятьсот, с криками, воем и плачем уже начала переливаться с дамбы на баржу. Плюхнулся в воду какой-то мeшок, какая-то баба неистовым голосом звала какую-то затерявшуюся в толпe Маруську, какую-то бабу столкнули со сходней в воду. Вохровцы — кто угрюмо и молча, кто ругаясь и кляня все на свeтe — то волокли всe эти бабьи узлы и сундуки, то стояли истуканами и исподлобья оглядывали этот хаос ГПУ-ского полона.

Дальше
























Communism © 2024 | Информация | Используются технологии uCoz |