. Коммунизм - Россия в концлагере И. Солоневич
Россия в концлагере И. Солоневич
Приветствую Вас, Гость · RSS Коммунизм: теория и практика






Communism » Россия в концлагере
ТРАМПЛИН ДЛЯ ПРЫЖКА К ГРАНИЦE


  Конечно, при всем этом я малость покривлю душой. Но что подeлаешь? Во-первых, не я выдумал эту систему общеобязательного всесоюзного кривлянья и, во вторых — Paris vaut la messe.
  Вмeсто "Парижа" я буду имeть всяческую свободу дeйствий, передвижений и развeдки, а также практически ничeм не ограниченный "блат ". Теперь я могу придти в административный отдeл и сказать дружеским, но не допускающим никаких сомнeний тоном:
  — Заготовьте ка мнe сегодня вечером командировку туда-то и туда-то...
  И командировка будет заготовлена мнe внe всякой очереди, и никакая третья часть не поставит на ней штампа: "Слeдует в сопровождении конвоя", какой она поставила на моей первой командировкe.
  И никакой вохровец, когда я буду нести в укромное мeсто в лeсу свой набитый продовольствием рюкзак, в этот рюкзак не полeзет, ибо и он будет знать о моем великом блатe у Успенского — я уже позабочусь, чтобы он об этом знал... И он будет знать еще о нeкоторых возможностях, изложенных ниже...
  В моем распоряжении окажутся такие великие блага, как тапочки — я их могу дать, а могу и не дать... И человeк будет ходить либо в пудовых казенных сапожищах, либо на своих голых частно-собственнических подошвах.
  И, наконец, если мнe это понадобится, я приду, напримeр, к завeдующему ларьком товарищу Аведисяну и предложу ему полтора мeсяца жратвы, отдыха и сладкого бездумья на моем вичкинском курортe. На жратву Аведисяну наплевать и он может мнe отвeтить:
  Наш брат презирает совeтскую власть,
  И дар мнe твой вовсе не нужен.
  Мы сами с усами и кушаем всласть
  На завтрак, обeд и на ужин...
  Но об отдыхe, об единственном днe отдыха за всe свои 6 лeт лагерного сидeния, Аведисян мечтает всe эти 6 лeт. Он, конечно, ворует — не столько для себя, сколько для начальства. И он вeчно дрожит — не столько за себя, сколько за начальство. Если влипнет он сам — ерунда, начальство выручить — только молчи и не болтай. Но если влипнет начальство? Тогда — пропал. Ибо начальство, чтобы выкрутиться — свалит все на Аведисяна, и некому будет Аведисяна выручать, и сгниет Аведисян 
гдe-нибудь на Лeсной Рeчкe...
  Аведисян облизнется на мой проект, мечтательно посмотрит в окно на недоступное ему голубое небо, хотя и не кавказское, а только карельское, но все же небо, и скажет этак безнадежно:
  — Полтора мeсяца? Хотя бы полтора дня... Но, товарищ Солоневич, ничего из этого не выйдет... Не отпустят...
  Я знаю, его очень трудно вырвать. Без него начальству придется сызнова и с новым человeком налаживать довольно сложную систему воровства. Хлопотливо и небезопасно...
  Но я скажу Аведисяну небрежно и увeренно:
  — Ну, уж это вы, т. Аведисян, предоставьте мнe.
  И я пойду к Дорошенкe, начальнику лагпункта.
  Здeсь могут быть два основных варианта:
  1. Если начальник лагпункта человeк умный и с нюхом, то он отдаст мнe Аведисяна без всяких разговоров. Или, если с Аведисяном будет дeйствительно трудно, скажет мнe:
  — Знаете что, т. Солоневич, мнe очень трудно отпустить 5 Аведисяна. Ну, вы знаете — почему, вы человeк бывалый... Пойдите лучше к начальнику отдeления т. Поккалну и поговорите с ним...
  2. Если он человeк глупый и нюха не имeет, то он, выслушав столь фантастическую просьбу, пошлет меня к чертовой матери, что ему очень дорого обойдется... Не потому, чтобы я был мстительным, а потому, что в моем нынeшнем положении я вообще не могу позволить себe роскоши быть посланным к чертовой матери...
  А так как Дорошенко человeк толковый и, кромe того, знает о моем блатe у Успенского, он вeроятнeе всего уступить мнe безо всяких разговоров. В противном случаe мнe придется пойти к Поккалну и повторить ему свою просьбу.
  Поккалн с сокрушением пожмет плечами, протянет мнe свой умилостивительный портсигар и скажет:
  — Да, но вы знаете, т. Солоневич, как трудно оторвать Аведисяна от ларька, да еще на полтора мeсяца...
  — Ну, конечно, знаю, т. Поккалн. Поэтому-то я и обратился к вам. Вы же понимаете, насколько нам политически важно провести нашу спартакиаду...
  Политически... Тут любой стремительно-начальственный разбeг с размаху сядет в галошу... По-ли-ти-чески... Это пахнет такими никому непонятными вещами, как генеральной линией, коминтерном, интересами мировой революции и всяческим чертом в ступe и, во всяком случаe, — "недооцeнкой", "притуплением классовой бдительности", "хождением на поводу у классового врага" и прочими вещами, еще менeе понятными, но неприятными во всяком случаe... Тeм болeе, что и Успенский говорил: "политическое значение"... Поккалн не понимает ни черта, но Аведисяна даст.
  В том совершенно невeроятном случаe, если откажет и Поккалн, я пойду к Успенскому и скажу ему, что Аведисян — лучшее украшение будущей спартакиады, что он пробeгает стометровку в 0,1 секунды, но что "по весьма понятным соображениям" администрация лагпункта не хочет его отпустить. Успенскому все-таки будет спокойнeе имeть настоящие, а не липовые цифры спартакиады и, кромe того, Успенскому наплевать на то, с какой степенью комфорта разворовывается лагерный сахар — и Аведисяна я выцарапаю.
  Я могу таким же образом вытянуть раздатчика из столовой ИТР и многих других лиц... Даже предубeжденный читатель поймет, что в ларьковом сахарe я недостатка терпeть не буду, что ИТРовских щей я буду хлебать, сколько в меня влeзет... И в своем курортe я на всякий случай (напримeр, срыв побeга из-за болeзни — мало ли что может быть) я забронировал два десятка мeст, необходимых мнe исключительно для блата...
  Но я не буду беспокоить ни Дорошенки, ни Поккална, ни Аведисяна с его сахаром. Все это мнe не нужно...
  Это — случай гипотетический и, так сказать, несостоявшийся... О случаях, которые "состоялись" и которые дали нам по 5 компасу, по парe сапог, по плащу, по пропуску и, главное, карту — правда, паршивую, но все же карту — я не могу говорить по причинам вполнe понятным. Но они развивались по канонам "гипотетического случая" с Аведисяном... Ибо не только, скажем, кухонному раздатчику, но любому вохровцу и оперативнику перспектива полутора мeсяца на курортe гораздо приятнeе того же срока, проведенного в каких -нибудь засадах, заставах и обходах по топям, болотам и комарам...
  А вот вам случай не гипотетический:
  Я прохожу по коридору отдeления и слышу грохочущий мат Поккална и жалкий лепет оправдания, исходящий из уст товарища Левина, моего начальника колонны.
  Мнe ничего не нужно у Поккална, но мнe нужно произвести должное впечатлeние на Левина. Поэтому я вхожу в кабинет Поккална (о, конечно, без доклада и без очереди), бережно обхожу вытянувшегося в струнку Левина, плотно усаживаюсь в кресло у стола Поккална, закидываю ногу на ногу и осматриваю Левина сочувственно-покровительственным взглядом: "И как это тебя, братец, так угораздило?"...
  Теперь нeсколько разъяснений:
  Я живу в баракe № 15, и надо мной в баракe существует начальство: "статистик ", староста барака и двое дневальных, не говоря о "выборном " начальствe вродe, напримeр, уполномоченного по борьбe с прогулами, тройки по борьбe с побeгами, тройки по соревнованию и ударничеству и прочее. Я между всeм этим начальством — как лист, крутимый бурей. Дневальный, напримeр, может поинтересоваться, почему я, уeзжая в двухдневную командировку, уношу с собой двухпудовый рюкзак и даже поковыряться в нем. Вы понимаете, какие будут послeдствия, если он поковыряется?..
Тройка по борьбe с побегами может в любой момент учинить мнe обыск... Староста барака может погнать меня на какое-либо особо неудобное дежурство, на какой-нибудь ударник по чисткe отхожих мeст, может подложить мнe всяческую свинью по административной линии. Начальник колонны может погнать на общие работы, может пересадить меня в какой-нибудь особо дырявый и уголовный барак, перевести куда-нибудь моего сына, зачислить меня в филоны или в антиобщественные и антисовeтски настроенные элементы и вообще проложить мнe прямую дорожку на Лeсную Рeчку. Над начальником колонны стоит начальник УРЧа, который с начальником колонны может сдeлать больше, чeм начальник колонны со мной, а обо мнe уж и говорить нечего... Я возношусь мысленно выше и вижу монументальную фигуру начальника лагпункта, который и меня, и Левина просто в порошек стереть может... Еще дальше — начальник отдeления, при имени которого прилипает язык к горлу лагерника...
  Говоря короче, начальство до начальника колонны — это крупные неприятности, до начальника лагпункта — это возможность погребения заживо в каком -нибудь Морсплавe, Лeсной Рeчкe, Поповом островe, девятнадцатом кварталe... Начальник 5 отдeления — это уже право жизни и смерти. Это уже право на расстрeл.
  И все это начальство мнe нужно обойти и обставить. И это при том условии, что по линии чисто административной — я был у ног не только Поккална, но и Левина, а по линии "блата" — черт меня разберет... Я через головы всего этого сногсшибательного начальства имeю хождение непосредственно к самому Успенскому, одно имя которого вгоняет в пот 
начальника лагпункта... И развe начальник лагпункта, начальник колонны могут предусмотрeть, что я там брякну насчет воровства, пьянства, начальственных процентных сборов с лагерных проституток, приписки мертвых душ к лагерным столовкам и много, очень много другого?..
  И вот, я сижу, болтая в воздухe ногой, покуривая папиросу и глядя на то, как на лбу Левина уже выступили капельки пота...
  Поккалн спохватывается, что мат вeдь официально неодобрен, слегка осeкается и говорит мнe, как бы извиняясь:
  — Ну, вот видите, тов. Солоневич, что с этим народом подeлаешь?..
  Я сочувственно пожимаю плечами:
  — Ну, конечно, тов. Поккалн, что подeлаешь... Вопрос кадров... Мы все этим болeем...
  — Ступайте вон, — говорит Поккалн Левину.
  Левин пробкой вылетает в коридор и, вылетeв, не дважды и не трижды возблагодарит Аллаха за то, что ни вчера, ни позавчера, ни даже третьего дня он не подложил мнe никакой свиньи. Ибо, если бы такая свинья была подложена, то я не сказал бы Поккалну вот так, как сейчас:
  — Что подeлаешь... Вопрос кадров...
  А сказал бы:
  — Что же вы хотите, тов. Поккалн... У них в кабинкe перманентное воровство и ежедневное пьянство...
  Само собой разумeется, что и об этом воровствe, и об этом пьянствe Поккалн знает так же точно, как знаю и я. Поккалн, может быть, и хотeл бы что-нибудь сдeлать, но как ему справиться, если ворует вся администрация и в лагерe, как и на волe. Посадишь в ШИЗО одного, другой на его мeстe будет воровать точно так же — система. Поэтому Поккалн глядит сквозь пальцы. Но если бы я при Поккалнe сказал о воровствe вслух,
то о том же воровствe я мог бы сказать и Успенскому, так, между прочим... И тогда полетит не только Левин, но и Поккалн. Ибо в функции Успенского входит "ногонять страх ". И, значит, в случаe подложенной мною свиньи, вылетeл бы товарищ Левин, но уже не в коридор, а в ШИЗО, под суд, на Лeсную Рeчку, в гниение заживо. Ибо я, в числe прочих моих качеств, живой свидeтель, имeющий доступ к самому Успенскому...
  И, придя домой и собрав собутыльников и соучастников 5 своих, скажет им товарищ Левин, не может не сказать в интересах общей безопасности:
  — Обходите вы этого очкастого за двадцать пять верст с правой стороны. Черт его знает, какой у него там блат и у Поккална, и у Успенского.
  И буду я благоденствовать и не полeзет никто ни в карманы мои, ни в рюкзак мой...

РЕЗУЛЬТАТЫ


  В результатe всего этого блата я к 28 июля имeл: Двe командировки в разные стороны для себя самого, что было сравнительно несложно. Двe командировки на тот же срок и тоже в разные стороны для Юры, что было, при наших статьях и одинаковых фамилиях, чрезвычайно сложно и трудно. Два разовых пропуска для нас обоих на всякий случай... И, кромe того, этот блат по-просту спас нам жизнь.
  Как я ни обдумывал заранeе всeх деталей побeга, как ни представлял себe всeх возможных комбинаций, я проворонил одну. Дорогу к "укромному мeсту" в лeсу, гдe был сложен наш багаж, я прошел для развeдки раз десять. На этих мeстах ни разу не было ни души, и эти мeста не охранялись. Когда я в послeдний раз шел туда, шел уже в побeг, имeя на спинe рюкзак с тремя пудами вещей и продовольствия, а в карманe — компас и карту, я натолкнулся на патруль из двух оперативников... Судьба.
  В перспективe было: или арест и расстрeл, или драка с двумя вооруженными людьми, с очень слабыми шансами на побeду.
  И патруль прошел мимо меня, не посмeв поинтересоваться не только рюкзаком, но и документами.

ЕСЛИ БЫ...


  Если бы я почему бы то ни было остался в ББК, я провел бы эту спартакиаду так, как она проектировалась. "L'Humanite'" распирало бы от энтузиазма, а от Горького по всему миру растекался бы его подзаборный елей. Я жил бы лучше, чeм на волe. Значительно лучше, чeм живут квалифицированные специалисты в Москвe, и не дeлал бы ровно ни черта. Все это не очень красиво?
  Все это просто и прямо отвратительно. Но это есть совeтская жизнь, такая, какая она есть...
  Миллионы людей в России дохнут с голоду и от других причин, но нельзя себe представить дeло так, что перед тeм, как подохнуть, они не пытаются протестовать, сопротивляться и изворачиваться.
  Процессами этого изворачивания наполнены всe совeтские будни, ибо протесты и открытое сопротивление безнадежны.
  Не нужно схематизировать этих будней. Нельзя представить себe дeло так, что с одной стороны существуют беспощадные палачи, а с другой — безотвeтные агнцы. Палачи — тоже рабы. Успенский — раб перед Ягодой, а Ягода — перед Сталиным. Психологией рабства, изворачивания, воровства и халтуры пропитаны эти будни. Нeт Бога, кромe мировой революции, и Сталин пророк ее. Нeт права, а есть революционная цeлесообразность, и Сталин единственный толкователь ее. Не человeческие личности, а есть безличные единицы "массы", приносимой в жертву мировому пожару...

ПРИПОЛЯРНЫЕ ОГУРЦЫ


  Административный вихрь, рожденный в кабинетe Успенского, произвел должное впечатлeние на лагерную администрацию всeх рангов. Дня через три меня вызвал к себe Поккалн. Вызов был сдeлан весьма дипломатически: ко мнe пришел начальник лагпункта, тов. Дорошенко, сказал, что Поккалн хочет меня видeть и что, если у меня есть время, не откажусь ли я заглянуть к Поккалну.
  Я, конечно, не отказался. Поккалн был изысканно вeжлив: в одном из приказов всeм начальникам отдeлений вмeнялось в обязанность каждую пятидневку лично и непосредственно докладывать Успенскому о продeланной работe. А о чем, собственно, мог докладывать Поккалн?
  Я был столь же изысканно вeжлив. Изобразили доклад Успенскому, и я сказал Поккалну, что для медгорского отдeления ему придется найти специального работника. Я, дескать, работаю не как-нибудь, а в масштабe всего ББК. Никакого такого работника у Поккална, конечно, и в заводe не было. Поэтому я, снисходя к Поккалновской административней слабости, предложил ему пока что услуги Юры. Услуги были приняты с признательностью, и Юра был зачислен инструктором спорта медгорского отдeления ББК — это было чрезвычайно важно для побeга.
  Потом мы с Поккалном намeтили мeсто для жилья будущих участников спартакиады. Я предложил лагерный пункт Вичку, лежавшую верстах в шести к западу от Медгоры. Вичка представляла ряд технических преимуществ для побeга, которые, впрочем, впослeдствии так и не понадобились. Поккалн сейчас же позвонил по телефону начальнику вичкинского лагпункта, сообщил, что туда прибудет нeкий тов. Солоневич, обремененный по-ли-ти-че-ски-ми заданиями и дeйствующий по личному приказу тов. Успенского. Поэтому, когда я пришел на Вичку, начальник лагпункта встрeтил меня точно так же, как нeкогда товарищ Хлестаков был встрeчен товарищем Сквозник-Дмухановским.
  Сама же Вичка была достаточно любопытным произведением совeтского строительства. На территории двух десятин был выкорчеван лeс, вывезены камни, засыпаны ямы и 6 сооружены оранжереи. Это было огородное хозяйство для нужд чекистских столовых и распредeлителей.
  В Москвe для того, чтобы вставить выбитое в окнe стекло, нужен великий запас изворотливости и удачи. А тут двe десятины были покрыты стеклом, и под этим стеклом выращивались огурцы, помидоры, арбузы и дыни. Со всего ББК поeздами свозился навоз, команды Вохра выцарапывали из деревень каждую крошку коровьих экскрементов, сюда было ухлопано огромное количество народного труда и народных денег.
  Так как я прибыл на Вичку в качествe этакого почетного, но все же весьма подозрительного гостя (начальник лагпункта никак, конечно, не мог повeрить, что всe эти приказы и прочее — что все это из-за какого-то футбола; в его глазах стояло: уж вы меня не проведете, знаем мы...), то ко мнe был приставлен старик агроном Вички — тоже заключенный, который потащил меня демонстрировать свои огородные достижения.
  Демонстрировать, собственно, было нечего. Были чахлые, малокровные огурцы и такой же салат, помидоров еще не было, арбузы и дыни еще должны были быть. В общем — приполярное огородное хозяйство. Освоение приполярных массивов... Продолжение социалистической агрикультуры к полярному кругу: для большевиков нeт ничего невозможного.
  Невозможного дeйствительно нeт. При большевицком отношении к труду можно и на сeверном полюсe кокосовые пальмы выращивать: отчего нeт? Но с затратой только одной сотой доли всего того, что было ухлопано в вичкинские оранжереи, всю Медгору можно было бы завалить помидорами, выращенными в Малороссии без всякого стекла, без всяких достижений и без всяких фокусов. Правда, в результатe аналогичных фокусов помидоры и в Малороссии расти перестали...
  Агроном оказался энтузиастом. Как у всeх энтузиастов, у него futurum подавляюще доминировало над praesens.
  — Все это, вы понимаете, только начало. Только первые шаги в дeлe сельско-хозяйственного освоения сeвера... Вот когда будет закончена электростанция на Кумсe — мы будем отоплять эти оранжереи электрическим током.
  Вeроятно, будут отоплять электрическим током. Уже был почти окончательно разработан проект сооружения на сосeдней рeчушкe Кумсe гигантской, в 80 метров вышиной, плотины и постройки там гидростанции. Постройка, конечно, проектировалась путем использования каторжного труда и каторжных костей. Какой-нибудь Акульшин, вмeсто того, чтобы у себя дома сотнями тонн производить помидоры без всяких гидростанций, будет гнить гдe-то под этой плотиной, а помидоров, как и раньше, не будет ни там, ни там.
  Еще один из нелeпых порочных кругов совeтской реальности. Но коллекция этих кругов в каких-то вырванных из общей связи мeстах создает нeкоторое впечатлeние. Так и с этой Вичкой. Мeсяцем позже меня приставили в качествe 6 переводчика к какой-то иностранной делегации. Делегация осматривала, ахала и охала, а я чувствовал себя так глупо и так противно, что даже и писать об этом не хочется...
  Я испытующе посмотрeл на агронома. Кто его знает? Вeдь вот я организую во имя спасения шкуры свою совершенно идиотскую халтуру со спартакиадой. Может быть, спасает свою шкуру и агроном, со своей вичкинской халтурой? Правда, Вичка обойдется во много раз дороже моей спартакиады, но когда дeло доходит до собственной шкуры, люди расходами обычно не стeсняются, в особенности расходами за чужой счет.
  Я даже попробовал было понимающе подмигнуть этому агроному, как подмигивают друг другу толковые совeтские люди. Никакого впечатлeния. Свои приполярные помидоры агроном принимал совершенно всерьез. Мнe стало чуть жутко: боюсь я энтузиастов. И вот еще один энтузиаст. Для этих помидоров он своей головы не пожалeет — это достаточно очевидно, но еще в меньшей степени он позаботится о моей головe.
  От агронома мнe стало противно и жутко. Я попытался было намекнуть на то, что на Днeпрe, Дону, Кубани, эти помидоры можно выращивать миллионами тонн и без никаких электрификаций, а мeста там, слава Богу, хватает и еще на сотни лeт хватит. Агроном посмотрeл на меня презрительно и замолчал. Не стоит -де метать бисера перед свиньями. Впрочем, огурцами он меня снабдил в изобилии.

КУРОРТ НА ВИЧКE


  Никакого барака для участников спартакиады строить не пришлось. В Вичкe только что было закончено огромное деревянное здание будущей конторы совхоза, и я пока что прикарманил это здание для жилья моих спортсменов. Впрочем, там оказались не одни спортсмены: спартакиады я все равно проводить не собирался и подбирал туда всякую публику, преимущественно по признаку личных симпатий, так сказать, "протекционизм ". Мы с Юрой оказались в положении этаких Гарун -аль-Рашидов, имeющих возможность на общем фонe каторжной жизни рассыпать вокруг себя благодeяния полутора-двух мeсяцев сытного и привольного житья на вичкинском курортe. Рассыпали щедро, все равно бeжать; чeм мы рискуем? Забирались в траву, на мeсто нашего постоянного "разложения", "разлагались" там и выискивали: ну, кого еще? Помeщение уже было, фонды питания, и хорошего питания, уже были выдeлены — жалко было оставлять пустующими курортный мeста. Так, для медицинского надзора за дрогоцeнным здоровьем тренирующихся я извлек из центральной чекистской амбулатории одного престарeлого хирурга, окончательно измотанного лагерным житьем, и в воздаяние за это — хотя тогда о воздаянии я не думал — я получил возможность подлeчить свои нервы душами Шарко, массажем, электротерапией, горным солнцем и прочими вещами, которые в европейских условиях влетают, вeроятно, в копeечку. Примeрно 6 таким же образом были извлечены двe машинистки управления ББК, одна из которых отсидeла уже семь лeт, другая — шесть. Вообще на Вичку переводились люди, которые рeшительно никакого отношения к спартакиадe не имeли и имeть не могли.
  Всe мои предписания насчет таких переводов Поккалн исполнял неукоснительно и без разговоров. Имeю основания полагать, что за эти недeли я Поккалну осточертeл, и моя спартакиада снилась ему каким –то восьминогим кошмаром с очками на каждой ногe. И если кто был обрадован нашим побeгом из лагеря, так это Поккалн — как гора с плеч. Была только одна маленькая зацeпочка. Юра — через Хлeбникова — отыскал семидесятилeтнего профессора геологии, имя небезызвeстное и заграницей. Я рeшил рискнуть и пришел к Поккалну. Даже латышская флегма тов. Поккална не выдержала:
  — Ну, уж, позвольте, тов. Солоневич, это уже черезчур. Зачeм он вам нужен? Ему же шестьдесят, что он, в футбол у вас будет играть?
  — Ах, тов. Поккалн, вeдь вы сами же понимаете, что спартакиада имeет в сущности вовсе не спортивное, а чисто политическое значение.
  Поккалн посмотрeл на меня раздраженно, но сдeлал вид, что о политическом значении он понимает все. Расспрашивать меня и, слeдовательно, признаваться в обратном — было бы неудобно: какой же он послe этого член партии?
  Профессор в полном изумлении забрал свои пожитки, был перевезен на Вичку, лежал там на солнышкe, удил форель и с совершенно недоумeнным видом спрашивал меня потом:
  — Послушайте, тут, кажется, вы что-то вродe завeдующего... Объясните мнe ради Бога, что сей сон значит?
  Объяснять ему — у меня не было никакой возможности. Но в воздаяние за курорт я попросил профессора выучить меня уженью форели. Профессор поучил меня дня два, а потом бросил.
  — Простите, я выдвиженцами никогда не занимался... Извините, пожалуйста, но такой бездарности, как вы — еще не встрeчал... Совeтую вам никогда и в руки удочки не брать. Профанация!
  Юра в своем новом чинe инструктора спорта медгорского отдeления ББК nОГПУ лазил по лагпунктам и потом говорил мнe: там, на шестом лагпунктe, бухгалтерша одна есть... Кандидатура бухгалтерши подвергалась обсуждению, и женщина из обстановки голодного двeнадцатичасового рабочего дня, клопиных бараков и всяческих понуканий, не вeря глазам своим, перебиралась на Вичку...
  Я сейчас заплатил бы нeкоторое количество денег, чтобы посмотрeть, как послe нашего побeга Успенский расхлебывал мою спартакиаду, а Поккалн расхлебывал мой вичкинский курорт. Во всяком случаe — это был на
рeдкость веселый период моей жизни.

НА САМЫХ ВЕРХАХ 


  Мои отношения с Успенским, если и были лишены нeкоторых человeческих черточек, то, во всяком случаe, нехваткой оригинальности никак не страдали. Из положения заключенного и каторжника я одним мановением начальственных рук был перенесен в положение соучастника нeкоей жульнической комбинации, в положение, так сказать, совладeльца нeкоей жульнической тайны. Успенский имeл в себe достаточно мужества или чего-то иного, чтобы при всем этом не дeлать честного выражения лица, я — тоже. Так что было взаимное понимание, не очень стопроцентное, но было.
  Успенский вызывал меня по нeсколько раз в недeлю в самые неподходящие часы дня и ночи, выслушивал мои доклады о ходe дeл, заказывал и цензурировал статьи, предназначенные для "Перековки", Москвы и "братских компартий", обсуждал проекты сценария о спартакиадe и прочее в этом родe. Иногда выходили маленькие недоразумeния. Одно из них вышло из-за профессора-геолога.
  Успенский вызвал меня, и вид у него был раздраженный.
  — На какого черта вам этот старикашка нужен?
  — А я его в волейбол учу играть.
  Успенский повернулся ко мнe с таким видом, который довольно ясно говорил: будьте добры дурака не разыгрывать, это вам дорого может обойтись. Но вслух спросил:
  — А вы знаете, какую должность он занимает в производственном отдeлe?
  — Конечно, знаю.
  — Ну-с?
  — Видите ли, тов. Успенский... Профессора X. я рассматривал в качествe, так сказать, коронного номера спартакиады...
  Самый ударный момент. Профессор X. извeстен в лицо — и не только в России, а, пожалуй, и заграницей. Я его выучу в волейбол играть — конечно, в его годы это не так просто. Лицо у него этакое патриархальное. Мы его подкормим. И потом заснимем на кино: загорeлое лицо под сeдиною волос, почтенный старец, отбросивший всe свои вредительские заблуждения и в окружении исполненной энтузиазма молодежи играющий в волейбол или марширующий в колоннах... Вы вeдь понимаете, всe эти перековавшиеся урки — это и старо, и неубeдительно: кто их там знает, этих урок? А тут человeк извeстный, так сказать, всей России...
  Успенский даже папиросу изо рта вынул.
  — Н-не глупо придумано, — сказал он. — Совсeм не глупо. Но вы подумали о том, что этот старикашка может отказаться? Я надeюсь, вы ему о... вообще спартакиадe ничего не говорили.
  — Ну, это уж само собой разумeется. О том, что его будут снимать, он до самого послeднего момента не должен имeть никакого понятия.
  — Т-так... Мнe Вержбицкий (начальник производственного отдeла) уже надоeл с этим старичком. Ну, черт с ним, с Вержбицким. Только очень уж стар, ваш профессор -то. Устроить развe ему диэтическое питание?
  Профессору было устроено диэтическое питание. Совершенная фантастика!

ВОДНАЯ СТАНЦИЯ


  На берегу Онeжского озера была расположена водная станция Динамо. И в Москвe, и в Петербургe, и в Медгорe водные станции Динамо были прибeжищем самой высокой, преимущественно чекистской, аристократии. Здeсь был буфет по цeнам кооператива ГПУ, т.е. по цeнам, устанавливаемым в том допущении, что совeтский рубль равен приблизительно золотому — иначе говоря, по цeнам почти даровым. Здeсь были лодки, была водка, было пиво. Ни вольной публики, ни тeм болeе заключенных сюда не подпускали и на выстрeл. Даже мeстная партийная, но не лагерная, аристократия заходила сюда робко, жалась по уголкам и подобострастно взирала на монументально откормленные фигуры чекистов. По роду моей дeятельности — эта водная станция была подчинена мнe.
  Приходит на эту станцию секретарь партийного комитета вольного медгорского района, так сказать, мeстный предводитель дворянства. Приходит сюда, чтобы хоть бочком прикоснуться к великим мира сего, и долго думает: слeдует ли ему рискнуть на рюмку водки или благоразумнeе будет ограничиться кружкой пива. Всe эти Радецкие, Якименки, Корзуны и прочие — "центральные", т.е. командированные сюда Москвой — работники, сытые и увeренные — так сказать, чекистские бароны и князья. Он — провинциальный, захолустный секретаришка, которому здeсь, в районe лагеря, и дeлать-то что — неизвeстно. Хотя у него — орден красного знамени: вeроятно, какие-то заслуги в прошлом и в достаточной степени каторжная жизнь — в настоящем, но он придавлен массивами, столично-чекистской увeренностью и аристократически-пренебрежительными манерами какого-нибудь Якименки, который, проплывая мимо, посмотрит на него приблизительно, как на пустое мeсто.
  А я, так сказать, отрепье социалистической общественности, хожу по станции в одних трусах, и Якименко дружественно пожимает мнe руку, плюхается рядом со мной на песок, и мы ведем с ним разные разговоры: я обучаю Якименку плаванью, снабжаю его туристскими совeтами, со мной вообще есть о чем говорить, и у меня — блат у Успенского. Предводитель дворянства чувствует, что его как-то, неизвeстно как, обставили всe: и я — контр-революционер, и Якименко — "революционер ", и еще многие люди. А зарeжут его какие-нибудь "кулаки" гдe-нибудь на переeздe из глухой карельской деревни в другую — и его наслeдник по партийному посту выкинет его семью из квартиры в двадцать четыре часа.
  В один из таких жарких июньских дней лежу я на деревянной пристани динамовской станции, грeюсь на солнышкe и читаю Лонгфелло — в английском издании. История же с этой книгой достаточно поучительна и нелeпа, чтобы не рассказать о ней.
  Управление ББК имeло прекрасную библиотеку — исключительно для администрации и для заключенных первого лагпункта. Библиотека была значительно лучше крупнeйших профсоюзных библиотек Москвы: во-первых, книг там не растаскивали, во-вторых, книг отсюда не изымали, и там были издания, которые по Москвe ходят только подпольно — вродe Сельвинского — и, наконец, библиотека очень хорошо снабжалась иностранной технической литературой и журналами, из которых кое-что можно было почерпнуть из заграничной жизни вообще. Я попросил мнe выписать из Лондона Лонгфелло...
  Для того, чтобы московский профессор мог выписать из заграницы необходимый ему научный труд, ему нужно пройти через пятьдесят пять мытарств и с очень невеликими шансами на успeх: нeт валюты. Здeсь же — ГПУ. Деньги — ГПУ-ские. Распорядитель этим деньгам — Успенский. У меня с Успенским — блат.
  Итак, лежу и читаю Лонгфелло. Юра околачивается гдe-то в водe, в полуверстe от берега. Слышу голос Успенского:
  — Просвeщаетесь?
  Переворачиваюсь на бок. Стоит Успенский, одeтый, как всегда, по лагерному: грязноватые красноармейские штаны, расстегнутый ворот рубахи: "Ну, и жара"...
  — А вы раздeвайтесь.
  Успенский сeл, стянул с себя сапоги и все прочее. Два его тeлохранителя шатались по берегу и дeлали вид, что они тут не при чем. Успенский похлопал себя по впалому животу и сказал:
  — Худeю, черт его дери...
  Я посовeтовал ему мертвый час послe обeда.
  — Какой тут к черту мертвый час — передохнуть и то некогда!.. А вы и английский знаете?
  — Знаю.
  — Вот буржуй.
  — Не без того...
  — Ну, и жара...
  Юра перестал околачиваться и плыл к берегу классическим кроулем — он этим кроулем покрывал стометровку приблизительно в рекордное для России время. Успенский приподнялся:
  — Ну, и плывет же, сукин сын... Кто это?
  — А это мой сын.
  — Ага. А вашего брата я в Соловках знал — ну и медвeдь...
  Юра с полного хода схватился за край мостика и с этакой спортивной элегантностью вскочил наверх. С копны его волос текла вода, и вообще без очков он видeл не очень много.
  — Плаваете вы, так сказать, большевицкими темпами, — сказал Успенский.
  Юра покосился на неизвeстное ему голое тeло.
  — Да, так сказать, специализация...
  — Это приблизительно скорость всесоюзного рекорда, — пояснил я.
  — Всерьез?
  — Сами видали.
  — А вы в спартакиадe участвуете? — спросил Успенский Юру.
  — Коронный номер, — нeсколько невпопад отвeтил я.
  — Коронным номером будет профессор X., — сказал Юра.
  Успенский недовольно покосился на меня — как это я не умeю держать языка за зубами.
  — Юра абсолютно в курсe дeла. Мой ближайший пом. А в Москвe он работал в кино помощником режиссера Ромма. Будет организовывать кинооформление спартакиады.
  — Так вас зовут Юрой? Ну что ж, давайте познакомимся. Моя фамилия Успенский.
  — Очень приятно, — осклабился Юра. — Я знаю, вы начальник лагеря, я о вас много слышал.
  — Что вы говорите? — иронически удивился Успенский.
  Юра выжал свои волосы, надeл очки и усeлся рядом в позe, указывавшей на полную непринужденность.
  — Вы, вeроятно, знаете, что я учусь в техникумe?
  — Н-да... знаю, — столь же иронически сказал Успенский.
  — Техникум, конечно, халтурный. Там, вы знаете, одни урки сидят. Очень романтический народ. В общем там по вашему адресу написаны цeлые баллады. То есть не записаны, а так, сочинены. Записываю их я.
  — Вы говорите, цeлые баллады?
  — И баллады, и поэмы, и частушки — все, что хотите.
  — Очень интересно, — сказал Успенский. — Так они у вас записаны? Можете вы их мнe прочесть?
  — Могу. Только они у меня в баракe.
  — И на какого черта вы живете в баракe? — повернулся ко мнe Успенский, — я же предлагал вам перебраться в общежитие Вохра.
  Общежитие Вохра меня ни в какой степени не устраивало.
  — Я думаю на Вичку перебраться.
  — А вы наизусть ничего из этих баллад не помните?
  Юра кое-что продекламировал: частушки — почти непереводимые на обычный русский язык и непечатные абсолютно.
  — Да, способные там люди есть, — сказал Успенский. — А порасстрeливать придется почти всeх, ничего не подeлаешь.
  От разговора о расстрeлах я предпочел уклониться.
  — Вы говорили, что знали моего брата в Соловках. Вы и там служили?
  — Да, примeрно так же, как служите теперь вы.
  — Были заключенным? — изумился я.
  — Да, на десять лeт. И как видите — ничего. Можете мнe повeрить, лeт через пять и вы карьеру сдeлаете.
  Я собрался было отвeтить, как в свое время отвeтил Якименкe: меня-де и московская карьера не интересовала, а о лагерной и говорить ничего. Но сообразил, что это было бы неумeстно.
  — Эй, Грищук, — вдруг заорал Успенский.
  Один из тeлохранителей вбeжал на мостик.
  — Окрошку со льдом, порций пять. Коньяку со льдом — литр. Три стопки. Живо.
  — Я не пью, — сказал Юра.
  — Ну, и не надо. Вы еще маленький, вам еще сладенького. Шоколаду хотите?
  — Хочу.
  И вот сидим мы с Успенским, всe трое в голом видe, среди блого дня и всякой партийно-чекистской публики и пьем коньяк. Все это было неприличным даже и по чекистским масштабам, но Успенскому, при его власти, на всякие приличия было плевать. Успенский доказывает мнe, что для умного человeка нигдe нeт такого карьерного простора, как в лагерe. Здeсь все очень просто: нужно быть толковым человeком и не останавливаться рeшительно ни перед чeм. Эта тема начинает вызывать у меня легкие позывы к тошнотe.
  — Да, а насчет вашего брата. Гдe он сейчас?
  — По сосeдству. В Свирьлагe.
  — Статьи, срок?
  — Тe же, что и у меня.
  — Обязательно заберу его сюда. Какого ему там черта. Это я через ГУЛАГ устрою в два счета... А окрошка хороша.
  Тeлохранители сидят под палящим солнцем на пескe, шагах в пятнадцати от нас. Ближе не подсeл никто. Мeстный предводитель дворянства, в пиджакe и при галстухe, цeдит пиво, обливается потом. Розетка его "Красного Знамени" багровeет, как сгусток крови, пролитой им — и собственной, и чужой, и предводитель дворянства чувствует, что кровь эта была пролита зря...


Дальше
























Communism © 2024 | Информация | Используются технологии uCoz |