. Коммунизм - Россия в концлагере И. Солоневич
Россия в концлагере И. Солоневич
Приветствую Вас, Гость · RSS Коммунизм: теория и практика






Communism » Россия в концлагере
ТЕХНИЧЕСКИЕ ПРЕДПОСЫЛКИ


  Дата нашего побeга — полдень 28-го июля 1934 года — приближалась с какою-то, я бы сказал, космической неотвратимостью. Если при наших первых попытках побeга еще оставалось нeкое ощущение "свободы воли": возможность "в случаe чего" — как это было с болeзнью Юры — сразу дать отбой, отложить побeг, как-то извернуться, перестроиться, — то сейчас такой возможности не было вовсе. В 12 часов дня 28-го июля Борис уйдет из своего Лодейного Поля в лeс, к границe. В этот же полдень должны уйти и мы. Если мы запоздаем — мы пропали. Лодейное Поле даст телеграмму в 
Медгору: один Солоневич сбeжал, присмотрите за оставшимися. И тогда — крышка. Или, если бы случилось событие, которое заставило бы нас с Юрой бeжать на день раньше Бориса, такую же телеграмму дала бы Медвeжья Гора в Лодейное Поле и с такими же послeдствиями...
  Практически — это не осложнило нашего побeга. Но психически жесткость даты побeга все время висeла на душe: а вдруг случится что-нибудь совсeм непредвидeнное, вот вродe болeзни — и тогда что?
  Но ничего не случилось. Технически предпосылки складывались — или были подготовлены — почти идеально. Мы были сыты, хорошо тренированы, в тайникe в лeсу было запрятано нeсколько пудов продовольствия, были компасы, была такая свобода передвижения, какою не пользовалось даже и несчастное "вольное население" Карелии. Меня уже знали в лицо всe эти вохровцы, оперативники, чекисты и прочая сволочь — могли спросить документы, но придираться бы ни в каком случаe не стали... А все-таки было очень тревожно... Как-то не вeрилось: неужели все это — не иллюзия?
  Вспоминалось, как в ленинградском ГПУ мой слeдователь, товарищ Добротин, говорил мнe вeско и слегка насмeшливо: "Наши границы мы охраняем крeпко, желeзной рукой... Вам повезло, что вас арестовали по дорогe... Если бы не мы, вас все равно арестовали бы, но только арестовали бы пограничники — а они, знаете, разговаривать не любят..."
  И потом — с презрительной улыбочкой:
  — И — неглупый же вы человeк, Иван Лукьянович, ну, как вы могли думать, что из Совeтской России так просто уйти: взял и ушел... Могу вас увeрить — это дeло не так просто... Одному из тысячи, быть может, удается...
  В свое время начальник оперативной части тов. Подмоклый говорил приблизительно то же самое. И в сильно пьяном видe, рассказывая мнe историю побeга группы туломских инженеров, презрительно оттопыривал мокрые от водки синия свои губы:
  — Чудаки, а еще образованные... Так у нас же сексот на сексотe сидит... Чудаки... Продовольствие в лeс носили... А нам — что? Пусть себe носят...
  Мы тоже носили свое продовольствие в лeс: не такая уж, оказывается, новая система... И, может быть, товарищ Подмоклый, протягивая мнe свою стопку и провозглашая: "ну, дай Бог, в предпослeдний", гдe-то ухмылялся про себя: "ну, уж теперь-то ты бeжишь в послeдний раз — таскай, таскай свое продовольствие в лeс "...
  Как раз перед побeгом я узнал трагическую историю трех священников, которые пытались бeжать из Повeнца в Финляндию: двое погибли в лeсу от голода, третий, наполовину обезумeвший от лишений, — пришел в какую-то деревню и сдался в плeн — его расстрeляли даже и без слeдствия...

  ___

  Вспоминались рассказы какого-то "басмача" — узбека, с которым мы еще зимой пилили лед на озерe. Это был выкованный из тугой бронзы человeк с изуродованным сабельными ударами лицом и с неутолимой ненавистью к большевикам. Он пытался бeжать три года тому назад, когда отношение к бeглецам было снисходительное. Он запутался в лабиринтe озер, болот и протоков и был схвачен чекистами — по его словам — уже по ту сторону границы...
  Все то, что рассказывали всякие чекисты и активисты о попытках побeга на запад, к финской границe, рисовало почти безнадежную картину. Но в эту картину я вносил весьма существенную поправку: вся эта публика говорит о неудачных попытках и она ничего не говорит — да и ничего не знает — об удачных. Только потом, уже за границей, я узнал, как мало их — этих удачных попыток. За весь 1934 год ее не перешел никто... Только весной на финской сторонe был подобран полуразложившийся труп человeка, который перешел границу, но никуда дойти не смог... А сколько таких трупов лежит в карельской тайгe?..
  Я считал, что мои планы побeга разработаны досконально. Перед первой попыткой побeга была сдeлана развeдка: персидской границы — по обe стороны Каспийского моря; польской границы — у Минска; латвийской границы — у Пскова и финляндской границы — в Карелии... Шли, можно сказать, навeрняка, а — вот, оба раза провалились... Сейчас мнe кажется, что все подготовлено идеально, что малeйшие детали предусмотрeны, что на всякую случайность заранeе подготовлен соотвeтствующий трюк... Словом — с точки зрeния логики — все в порядкe. Но — что, если моя логика окажется слабeе логики ГПУ?.. Что, если всe наши затeи — просто дeтская игра под взором недреманного ока... Что, если какими-то, мнe неизвeстными, техническими способами ГПУ великолeпно знает все: и нашу переписку с Борисом, и наш тайник в лeсу, и то, как Юра спер компасы в техникумe,
и то, как я тщетно пытался ухлопать Левина для того, чтобы раздобыть оружие?.. Дeло прошлое: но в тe дни провал нашего побeга означал бы для меня нeчто, если не худшее, то болeе обидное, чeм смерть... У каждаго человeка есть свое маленькое тщеславие: если бы оказалось, что ГПУ знало о нашей подготовкe — это означало бы, что я совсeм дурак, что меня обставили и провели, как идиота, — и потом нас всeх снисходительно размeняют в каком-топодвалe третьей части ББК ОГПУ... При одной мысли об этом глаза лeзли на лоб... Я утeшал себя мыслью о том, что вот мы
оба — я и Юра — сейчас тренированы и что до "подвала" нас ни в каком случаe не доведут. Но такой же уговор был и в прошлом году — а сцапали сонных, безоружных и бессильных... Правда, в прошлом году Бабенко врeзался в наши планы, как нeкий deus ex machina. Правда, от Бабенки шла реальная угроза, которую уже поздно было предотвратить... Бабенко был, видимо, весьма квалифицированным сексотом: в Салтыковкe мы напоили его до бесчувствия и устроили обыск на нем и в его вещах. Ничего не было, что могло бы подтвердить наши подозрeния. Но подозрeния были. Сейчас — никаких подозрeний нeт...
  Но есть какое-то липкое ощущение — пуганная ворона и куста боится, — что вот всe наши планы — дeтская игра перед лицом всемогущей техники ГПУ...
  Технику эту я, слава Тебe, Господи, знаю хорошо: восемнадцать лeт я от этой техники выкручивался и, судя по тому, что я сейчас не на том свeтe, а в Финляндии — выкручивался не плохо. Технику эту я считаю нехитрой техникой, техникой расчитанной на ротозeев. Или — что еще обиднeе — техникой, расчитанной на наших великолeпных подпольщиков: возьмется за эту работу русский офицер, человeк смeлый, как смерть, человeк, готовый идти на любую пытку — а вот выпьет — и прорвется... И — кончено...
  Словом — техника работы ГПУ — техника нехитрая... Молодец против овец... То, что мы оказались овцами, — это не дeлает особой чести ни нам, ни ГПУ... В порядкe изучения этой техники — много литров водки выпил я со всякими чекистами, всe они и хвастались, и плакали. Хвастались всемогуществом ГПУ и плакали, что им самим от этого всемогущества нeт никакого житья... Нужно быть справедливым и к врагу: жизнь среднего работника ГПУ — это страшная вещь, это жизнь пана Твардовского, который продал свою душу черту. Но черт 5 пана Твардовского хоть чeм –то платил оному пану при его жизни. ГПУ, в сущности, ничего не платит при жизни, а документ о продажe души все время тычет в нос... Я понимаю, что это звучит нeсколько фантастически и малоправдоподобно, но в двух случаях моей жизни мнe удалось выручить из работы в ГПУ двух коммунистов — один из них работал в ГПУ десять лeт... Нeт, технику работы ГПУ я знал хорошо... Но в эти дни, перед побeгом, все мое знание заслонялось внeлогичной, нелeпой, подсознательной тревогой...
  Насколько я могу вспомнить — я ни о чем, кромe побeга, не думал. Вeроятно, Юра — тоже. Но ни он, ни я о побeгe не говорили ни слова. Валялись в травe у рeчки, грeлись на солнышкe, читали Вудворта. Юра был настроен весьма по майнридовски и всякими окольными путями старался дать мнe понять, как будет великолeпно, когда мы, наконец, очутимся в лeсу... В эти послeдние лагерные мeсяцы Юра катался, как сыр в маслe, завел дружную компанию вичкинских ребят, рeзался с ними в шахматы и волейбол, тренировался в плаваньи, собирался ставить новый русский рекорд на сто метров, eл за троих и на голых досках наших нар засыпал, как убитый... И от юности своей, и от солнца, и от прочего, что в человeческой жизни уже неповторимо, как-то сказал мнe:
  — А знаешь, Ва, в сущности, не так плохо жить и в лагерe...
  Мы лежали на травкe за рeчкой Кумсой — послe купанья, послe маленькой потасовки, под ярким июльским небом... Я оторвался от книги и посмотрeл на Юру. К моему удивлению, он даже не сконфузился — слишком у него "силушка по жилочкам переливалась". Я спросил: а кто еще живет в лагерe так, как мы с тобой живем? Юра согласился: никто. Даже и Успенский так не живет... Успенский работает, как вол, а мы ничего не дeлаем.
  — Ну, Ватик, я не говорю, чтобы не бeжать, бeжать, конечно, нужно. Но — не так плохо и здeсь...
  — А ты вспомни подпорожский УРЧ и профессора Авдeева.
  Юра смяк. Но его вопрос доставил мнe нeсколько очень мучительных часов великого соблазна.
  И в самом дeлe — на кой черт бeжать? В лагерe я буду жить — в соотвeтствии с моими личными вкусами к жизни, а вкусы эти довольно просты... Проведу спартакиаду, получу в свое завeдывание команду охотников (была и такая охотничья команда из привиллегированных заключенных, поставлявшая рябчиков и медвeдей к чекистскому столу), Юру устрою в Москву — вмeсто того, чтобы подставлять его кудрявую головешку под чекистский наган... Побeг Бориса можно остановить... Успенский, конечно, сможет перетащить его сюда. Будем таскаться на охоту вмeстe с Борисом... Стоит ли подставлять всe наши головы? Словом — это были часы великого упадка и малодушие. Они скоро прошли... Подготовка шла своим чередом.
  Подготовка же эта заключалась в слeдующем:
  Все, что нужно было на дорогу, мы уже припасли: продовольствие, одежду, обувь, компасы, медикаменты и прочее. Все это было получено путем блата, кромe компасов, которые Юра просто спер в техникумe. На оружие мы махнули рукой. Я утeшал себя тeм, что встрeча с кeм -нибудь в карельской тайгe — вещь чрезвычайно мало правдоподобная, — впослeдствии мы на такую "чрезвычайно мало правдоподобную вещь" все-таки напоролись... Выйти из лагеря было совершенно просто. Нeсколько труднeе было выйти одновременно вдвоем — и в особенности на юг. Еще труднeе было выйти вдвоем и с вещами, которые у нас еще оставались в баракe. И, наконец, для страховки на всякий случай, нужно было сдeлать так, чтобы меня и Юры не так скоро хватились бы...
  Все это вмeстe взятое было довольно сложно технически. Но в результатe нeкоторых мeроприятий я раздобыл себe командировку на сeвер, до Мурманска, сроком на двe недeли, Юрe — командировку в Повeнец и Пиндуши, сроком на пять дней ("для организации обучения плаванью"), себe — командировку на пятый лагпункт, то есть на юг, сроком на три дня и, наконец, — Юрe пропуск на рыбную ловлю, тоже на юг... Наш тайник был расположен к югу от Медвeжьей Горы...
  Я был увeрен, что перед этим днем — днем побeга — у меня снова, как это было перед прежними побeгами в Москвe, нервы дойдут до какого-то нестерпимого зуда, снова будет бессонница, снова будет ни на секунду не ослабeвающее ощущение, что я что-то проворонил, чего-то недосмотрeл, что-то переоцeнил, что за малeйшую ошибку придется, может быть, платить жизнью — и не только моей, но и Юриной... Но ничего не было: ни нервов, нибессонницы... Только когда я добывал путаные командировки, мнe померещилась ехидная усмeшечка в лицe завeдующего административным отдeлом. Но эти командировки были нужны: если о наших планах, дeйствительно, не подозрeвает никто, то командировки обеспечат нам минимум пять дней свободных от поисков и преслeдования, и тот же срок Борису — на тот случай, если у него что-нибудь заeст... В течение пяти-семи дней нас никто разыскивать не будет. А через пять дней мы будем уже далеко...
  У меня были всe основания предполагать, что когда Успенский узнает о нашем побeгe, узнает о том, что вся уже почти готовая халтура со спартакиадой, с широковeщательными статьями в Москву, в ТАСС, в "братские компартии", с вызовом в Медгору московских кино-операторов, пошла ко всeм чертям, что он, "соловецкий Наполеон ", попал в весьма идиотское положение, он полeзет на стeнку, и нас будут искать далеко не так, как ищут обычных бeгунов... Человeк грeшный — я дал бы значительную часть своего гонорара для того, чтобы посмотрeть на физиономию Успенского в тот момент, когда ему доложили, что Солоневичей и слeд уже простыл...
  Ночь перед побeгом я проспал, как убитый. Вeроятно, благодаря ощущению полной неотвратимости побeга — сейчас никакого выбора уже не было... Рано утром — я еще дремал — Юра разбудил меня. За его спиной был рюкзак с кое-какими вещами, которые по ходу дeл ему нужно было вынести из лагеря и выбросить по дорогe... Кое-кто из сосeдей по бараку околачивался возлe.
  — Ну, значит, Ва, я eду...
  Официально — Юра должен был eхать на автобусe до Повeнца. Я высунулся из под одeяла.
  — Eзжай. Так не забудь зайти в Повeнцe к Бeляеву — у него всe пловцы на учетe. А вообще — не засиживайся...
  — Засиживаться не буду. А если что-нибудь важное — я тебe в КВО телефонирую...
  — Меня вeдь не будет. Звони прямо Успенскому...
  — Ладно. Ну, селям алейкюм.
  — Алейкюм селям...
  Длинная фигура Юры исчезла в рамкe барачной двери... Сердце как-то сжалось... Не исключена возможность, что Юру я вижу в послeдний раз...

ИСХОД ИЗ ЛАГЕРЯ


  По нашему плану Юра должен был выйти из барака нeсколько раньше девяти утра — в девять утра отходил автобус на Повeнец — оставить в нeкоем мeстe свой декоративный узелок с вещами, достать в другом мeстe удочки и идти на юг, к нашему тайнику. Я должен был выйти в 12 часов — час отправления поeзда на юг — взяв с собой еще оставшиеся в баракe вещи и продовольствие и двинуться к тому же тайнику. Но что — если у этого тайника уже торчит ГПУ-ская засада? И как быть, если Юру просто задержат по дорогe какие-нибудь рьяные оперативники?
  Я слeз с нар. Староста барака, бывший коммунист и нынeшний лагерный активист, из породы людей, которая лучше всего опредeляется термином "дубина", спросил меня безразличным тоном:
  — Что — тоже в командировку eдете?
  — Да. До Мурманска и обратно.
  — Ну, желаю приятной поeздки...
  В этом пожелании мнe почудилась скрытая ирония... Я налил себe кружку кипятку, подумал и сказал:
  — Особенного удовольствия не видать... Работы будет до черта...
  — Да, а все же — хоть на людей посмотрите...
  И потом без всякой логической связи:
  — А хороший парнишка, ваш Юра-то... Вы все-таки поглянывайте, как бы его тут не спортили... Жалко будет парня... Хотя, как вы с Успенским знакомые — его, должно, скоро выпустят...
  Я хлебал кипяток и одним уголком глаза тщательно прощупывал игру каждого мускула на дубоватом лицe старосты... Нeт, ничего подозрительного.
 А на таком лицe все-таки было бы замeтно... О Юрe же он говорит так, на всякий случай, чтобы сдeлать приятное человeку, который "знакомый" с самим Успенским... Поболтали еще. До моего выхода остается еще три часа — самые долгие три часа в моей жизни...
  Упорно и навязчиво в голову лeзли мысли о каком-тотаинственном 
дядe, который сидит гдe-то в дебрях третьего отдeла, видит всe наши ухищрения, "как сквозь стеклышко", и дает нам время и возможность для коллекционирования всeх необходимых ему улик... Может быть, когда я получал свою параллельную командировку на юг, дядя позвонил в Адмотдeл и сказал: "выписывайте, пущай eдет "... И поставил у нашего тайника вохровский секрет...
  Для того, чтобы отвязаться от этих мыслей, и для того, чтобы сдeлать всe возможные попытки обойти этого дядю, буде он существовал в реальности, я набросал двe маленькие статейки о спартакиадe в "Перековку" и в лагерную радио-газету, занес их, поболтал со Смирновым, дал ему нeсколько газетно-отеческих совeтов, получил нeсколько поручений в Мурманск, Сегежу и Кемь и — что было совсeм уж неожиданно — получил также и аванс в 35 рублей в счет гонораров за выполнение этих поручений... Это были послeдние совeтские деньги, которые я получил в своей жизни и на них сдeлал свои послeдние совeтские покупки: два килограмма сахара и три пачки махорки. Полтинник еще остался...
  Вышел из редакции и, к крайнему своему неудовольствию, обнаружил, что до полудня остается еще полтора часа. Пока я ходил в обe редакции, болтал со Смирновым, получал деньги — время тянулось так мучительно,
что, казалось, полдень совсeм уже подошел. Я чувствовал, что этих полутора часов я полностью не выдержу.
  Пришел в барак. В баракe было почти пусто. Влeз на нары, стал на них, на верхней полкe, закрытой от взглядов снизу, нагрузил в свой рюкзак оставшееся продовольствие и вещи — их оказалось гораздо больше, чeм я предполагал — взял с собой для камуфляжа волейбольную сeтку, футбольный мяч, связку спортивной литературы, на верху которой было увязано руководство по футболу с рисунком на обложкe, понятным всякому вохровцу, прихватил еще и два копья и вышел из барака.
  В сущности, не было никаких оснований предполагать, что при выходe из барака кто-нибудь станет ощупывать мой багаж, хотя по правилам или староста, или дневальный обязаны это сдeлать... Если недреманное око не знает о нашем проектe, никто нас обыскивать не посмeет: блат у Успенского. Если знает, нас захватят у тайника... Но все-таки из дверей барака я выходил не с очень спокойной душой. Староста еще раз пожелал мнe счастливого пути. Дневальный, сидeвший на скамеечкe у барака, продeлал ту же церемонию и потом как-то замялся.
  — А жаль, что вы сегодня eдете...
  Мнe почудилось какое-то дружественное, но неясное предупреждение... Чуть-чуть перехватило дух... Но дневальный продолжал:
  — Тут письмо я от жены получил... Так, значит, насчет отвeту... Ну, уж когда приeдете, так я вас попрошу... Юра? Нeт, молодой еще он, что его в такие дeла мeшать...
  Отлегло... Поднялся на горку и в послeдний раз посмотрeл на печальное мeсто странного нашего жительства. Барак наш торчал каким –то кособоким гробом, с покосившейся заплатанной крышей, с заклеенными бумагой дырами окон, с дневальным, понуро сидeвшим у входа в него... Странная вещь — во мнe шевельнулось какое-то сожалeние... В сущности, неплохо жили мы в этом баракe И много в нем было совсeм хороших, близких мнe русских людей. И даже нары мои показались мнe уютными. А впереди в лучшем случаe — лeса, трясины, ночи под холодным карельским 
дождем... Нeт, для приключений я не устроен...
  Стоял жаркий июльский день. Я пошел по сыпучим улицам Медгоры, прошел базар и площадь, тщательно всматриваясь в толпу и выискивая в ней знакомые лица, чтобы обойти их сторонкой, нeсколько раз оборачивался, закуривал, рассматривал афиши и мeстную газетенку, расклеенную на столбах и стeнах (подписка не принимается за отсутствием бумаги), и все смотрeл — нeт ли слeжки? Нeт, слeжки не было — на этот счет глаз у меня наметанный. Прошел вохровскую заставу у выхода из поселка — застава меня ни о чем не спросила — и вышел на желeзную дорогу.
  Первые шесть верст нашего маршрута шли по желeзной дорогe: это была одна из многочисленных предосторожностей на всякий случай. Во время наших выпивок в Динамо мы установили, что по полотну желeзной дороги собаки ищейки не работают вовсе: паровозная топка сжигает всe доступные собачьему нюху слeды. Не слeдовало пренебрегать и этим.
  Идти было трудно: я был явственно перегружен — на мнe было не меньше четырех пудов всякой ноши... Одна за другой проходили версты — вот знакомый поворот, вот мостик через прыгающую по камням рeчку, вот, наконец, телеграфный столб с цифрой 25/511, откуда в лeс сворачивало какое-то подобие тропинки, которая нeсколько срeзала путь к пятому лагпункту. Я на всякий случай оглянулся еще раз — никого не было — и нырнул в кусты, на тропинку.
  Она извивалась между скал и коряг — я обливался потом под четырехпудовой тяжестью своей ноши, и вот, перед поворотом тропинки, откуда нужно было нырять в окончательную чащу, вижу: навстрeчу мнe шагает патруль из двух оперативников...
  Был момент пронизывающего ужаса: значит — подстерегли... И еще болeе острой обиды: значит — они оказались умнeе. Что же теперь?... До оперативников шагов двадцать... Мысли мелькают с сумасшедшей быстротой... Броситься в чащу? А Юра? Ввязаться в драку? Их двое... Почему только двое? Если бы этот патруль был снаряжен специально для меня оперативников было бы больше — вот отрядили же в вагонe № 13 человeк по десяти на каждого из боеспособных членов нашего "кооператива"... А расстояние все сокращается... Нeт, нужно идти прямо. Ах, если бы не рюкзак, связывающий движения... Можно было бы: схватить одного и,
прикрываясь им, как щитом, броситься на другого и обоих сбить с ног. Там, на землe обe их винтовки были бы ни к чему и мое джиу-джитсу
выручило бы меня еще один раз — сколько раз оно меня уже выручало...
Нeт, нужно идти прямо, да и поздно уже сворачивать — нас отдeляет шагов десять...
  Сердце колотилось, как сумасшедшее. Но, повидимому, снаружи не было замeтно ничего, кромe лица, залитого потом.
  Один из оперативников поднес руку к козырьку и не без приятности осклабился.
  — Жарковато, товарищ Солоневич... Что ж вы не поeздом?..
  Что это? Издeвочка?
  — Режим экономии. Деньги за билет в карманe останутся...
  — Да, оно, конечно. Лишняя пятерка — оно, смотришь, и поллитровка набeжала... А вы — на пятый?
  — На пятый.
  Я всматриваюсь в лица этих оперативников. Простые картофельные красноармейские рожи — на такой рожe ничего не спрячешь. Ничего подозрительного. Вeроятно, оба эти парня не раз видали, как мы с Подмоклым шествовали послe динамовских всенощных бдeний, навeрно, они видали меня перед строем роты оперативников, из которой я выбирал кандидатов на вичкинский курорт и на спартакиаду, вeроятно, они знали о великом моем блатe...
  — Ну, счастливо... — Оперативник опять поднес руку к козырьку, я продeлал нeчто вродe этого — я шел без шапки — и патруль прослeдовал дальше... Хруст их шагов постепенно замер вдали... Я остановился, прислушался... Нeт, ушли, пронесло...
  Я положил на землю часть своей ноши, прислонился рюкзаком к какой-то скалe. Вытер пот. Еще прислушался, нeт, ничего. Только сердце колотится так, что, кажется, из третьего отдeла слышно... Свернул в чащу, в кусты, гдe уж никакие обходы не были мыслимы — все равно в десяти-двадцати шагах ничего не видать...
  До нашего тайника оставалось с полверсты. Подхожу ужасом слышу какой-то неясный голос — вродe пeсни. То ли это Юра так не во время распeлся, то ли, черт его знает что... Подполз на карачках к небольшому склону, в концe 6 которого, в чащe огромных, непроходимо разросшихся кустов, были запрятаны всe наши дорожные сокровища и гдe должен ждать меня Юра. Мелькает что-то бронзовое, похожее на загорeлую спину Юры... Неужели вздумал принимать солнечные ванны и пeть Вертинского. С него станется. Ох, и идиот же! Ну, и скажу же я ему нeсколько теплых слов...
  Но из чащи кустарника раздается нeчто вродe змeиного шипeния, показываются Юрины очки, и Юра дeлает жест: ползи скорeй сюда. Я ползу.
  Здeсь, в чащe кустарника, — полутьма, и снаружи рeшительно ничего нельзя разглядeть в этой полутьмe.
  — Какие-то мужики, — шепчет Юра, — траву косят, что ли... Скорeй укладываться и драпать...
  Голоса стали слышнeе. Какие-то люди что-то дeлали шагах в 20-30 от кустов. Их пестрые рубахи время от времени мелькали в просвeтах деревьев... Да, нужно было укладываться и исчезать.
  Мяч, копья, литературу, сeтку я зарыл в мох, и из подо мха мы вырыли наши продовольственные запасы, сверху обильно посыпанные мохоркой, чтобы какой-нибудь заблудили пес не соблазнился неслыханными запахами торгсиновского сала и торгсиновской колбасы... В лихорадочной и молчаливой спeшкe мы запихали наши вещи в рюкзаки. Когда я навьючил на себя свой, я почувствовал, что я перегружен: в рюкзакe опять было не меньше четырех пудов. Но сейчас — не до этого...
  Из чащи кустарника ползком по травe и зарослям мы спустились еще ниже, в русло какого-то почти пересохшего ручейка, потом по этому руслу — тоже ползком — мы обогнули небольшую гряду, которая окончательно закрыла нас от взглядов неизвeстных посeтителей окрестностей нашего тайника. Поднялись на ноги, прислушались. Напряженный слух и взвинченные нервы подсказывали тревожные оклики: видимо, замeтили.
  — Ну, теперь нужно во всe лопатки, — сказал Юра.
  Двинулись во всe лопатки. По "промфинплану" нам нужно было перейти каменную гряду верстах в пяти от желeзной дороги и потом перебраться через узкий проток, соединяющий цeпь озер — верстах в пяти от гряды. Мы шли, ползли, карабкались, лeзли; пот заливал очки, глаза лeзли на лоб от усталости, дыхание прерывалось — а мы все лeзли. Гряда была самым опасным мeстом. ее вершина была оголена полярными бурями, и по ее хребту прогуливались вохровские патрули — не часто, но прогуливались. Во время своих развeдок по этим мeстам я разыскал неглубокую поперечную щель в 
этой грядe, и мы поползли по этой щели, прислушиваясь к каждому звуку и к каждому шороху. За грядой стало спокойнeе. Но в безопасности — хотя бы и весьма относительной — мы будем только за линией озер. Еще гряда, заваленная буреломом, от нее — окаянный спуск к озеру — гигантские розсыпи камней, покрытых мокрым, скользким мхом. Такие мeста я считал самой опасной частью нашего путешествия. При тяжести наших рюкзаков 6 поскользнуться на таких камнях и, в лучшем случаe, растянуть связки на ногe — ничего не стоило... Тогда пришлось бы засeть на мeстe происшествия на недeлю-двe. Без достаточных запасов продовольствия это означало бы гибель. Потому-то мы и захватили такую массу продовольствия.
  Часам к пяти мы подошли к озеру, спустились вниз, нашли наш проток, перебрались через него и вздохнули болeе или менeе свободно. По пути — в частности, перед первой грядой — мы перемазывали наши подошвы всякой сильно пахнувшей дрянью, так что никакие ищейки не могли бы пройти по нашим слeдам... За протоком слегка присeли и передохнули. Обсудили инцидент с предполагаемыми крестьянами около нашего тайника и пришли к выводу, что если бы они нас замeтили и если бы у них были агрессивные намeрения по нашему адресу — они или побeжали бы к желeзной дорогe сообщить кому надо о подозрительных людях в лeсу, или стали бы
преслeдовать нас. Но ни в том, ни в другом случаe они не остались бы около нашего тайника и не стали бы перекликаться... Это — одно. Второе — из лагеря мы ушли окончательно. Никто ничего не заподозрил. Срок наших командировок давал всe основания предполагать, что нас хватятся не раньше, чeм через пять дней — Юрина командировка была дeйствительна на пять дней. Меня могут хватиться раньше — вздумает Успенский послать мнe в Кемь или в Мурманск какой-нибудь запрос или какое-нибудь поручение и выяснить, что там меня и слыхом не слыхать... Но это очень мало вeроятно, тeм болeе, что по командировкe я должен об eхать шесть мeст... И Юрой сразу же послe истечения срока его командировки не заинтересуется никто... В среднем — недeля нам обеспечена. За эту недeлю верст минимум сто мы пройдем, считая, конечно, по воздушной линии... Да, хорошо в общем вышло... Никаких недреманных очей и никаких таинственных дядей из третьего отдeла... Выскочили!...
  Однако, лагерь все-таки был еще слишком близко. Как мы ни были утомлены, мы прошли еще около часу на запад, набрели на глубокую и довольно широкую внизу расщелину, по дну которой переливался маленький ручеек, и с чувством великого облегчения сгрузили наши рюкзаки. Юра молниеносно раздeлся, влeз в какой-то омуток ручья и стал смывать с себя пот и грязь. Я сдeлал то же — раздeлся и влeз в воду; я от пота был мокрым весь, с ног до головы.
  — А ну-ка, Ва, повернись, что это у тебя такое? — вдруг спросил Юра, и в голосe его было беспокойство. Я повернулся спиной...
  — Ах, черт возьми... И как же ты этого не замeтил?.. У тебя на поясницe — сплошная рана...
  Я провел ладонью по поясницe. Ладонь оказалась в крови, и по обeим сторонам позвоночника кожа была сорвана до мышц. Но никакой боли я не почувствовал раньше, не чувствовал и теперь.
  Юра укоризненно суетился, обмывая рану, прижигая ее иодом и окручивая мою поясницу бинтом — медикаментами на дорогу мы были снабжены не плохо — все по тому же "блату". Освидeтельствовали рюкзак. Оказалось, что в спeшкe нашего тайника я ухитрился уложить огромный кусок торгсиновского сала так, что острое ребро его подошвенной кожи во все время хода било меня по поясницe, но в возбуждении этих часов я ничего не чувствовал. Да и сейчас это казалось мнe такой мелочью, о которой не стоит и говорить.
  Разложили костер из самых сухих вeток, чтобы не было дыма, поставили на костер кастрюлю с гречневой кашей и с основательным куском сала. Произвели тщательную ревизию нашего багажа, беспощадно выкидывая все то, без чего можно было обойтись, — мыло, зубные щетки, лишние трусики... Оставалось все-таки пудов около семи...
  Юра со сладострастием запустил ложку в кастрюлю с кашей.
  — Знаешь, Ватик, ей Богу, не плохо...
  Юрe было очень весело. Впрочем, весело было и мнe. Поeв, Юра с наслаждением растянулся во всю свою длину и стал смотрeть в яркое, лeтнее небо. Я попробовал сдeлать то же самое, лег на спину — и тогда к поясницe словно кто-то прикоснулся раскаленным желeзом. Я выругался и перевернулся на живот. Как это я теперь буду тащить свой рюкзак?
  Отдохнули. Я переконструировал ремни рюкзака так, чтобы его нижний край не доставал до поясницы. Вышло плохо. Груз в четыре пуда, помeщенный почти на шеe, создавал очень неустойчивое положение — центр тяжести был слишком высоко, и по камням гранитных розсыпей приходилось идти, как по канату. Мы отошли версту от мeста нашего привала и стали устраиваться на ночлег. Выбрали густую кучу кустарника на вершинe какого-то холма, разостлали на землe один плащ, прикрылись другим, надeли накомарники и улеглись в надеждe, послe столь утомительного и богатого переживаниями дня, поспать в полное свое удовольствие. Но со сном не вышло ничего. Миллионы комаров, весьма разнообразных по калибру, но совершенно одинаковых по характеру опустились на нас плотной густой массой. Эта мелкая сволочь залeзала в мельчайшие щели одежды, набивалась в уши и в нос, миллионами противных голосов жужжала над нашими лицами. Мнe тогда казалось, что в таких условиях жить вообще нельзя и нельзя идти, нельзя спать... Через нeсколько дней мы этой сволочи почти не замeчали — ко всему привыкает человeк — и пришли в Финляндию с лицами, распухшими, как тeсто, поднявшееся на дрожжах.
  Так промучились почти всю ночь. Перед рассвeтом оставили всякую надежду на сон, навьючили рюкзаки и двинулись дальше в предрассвeтных сумерках по мокрой от росы травe. Выяснилось еще одно непредвидeнное неудобство. Через нeсколько минут ходьбы брюки промокли насквозь, прилипли к ногам и связывали каждый шаг. Пришлось идти в трусиках.
  Невыспавшиеся и усталые, мы уныло брели по склону горы, вышли на какое-то покрытое туманом болото, перешли через него, увязая по бедра в хлюпающей жижe, снова поднялись на какой-то гребень. Солнце взошло, разогнало туман и комаров ; внизу расстилалось крохотное озерко, такое спокойное, уютное и совсeм домашнее, словно нигдe в мирe не было лагерей...
  — В сущности, теперь бы самое время поспать, — сказал Юра.
  Забрались в кусты, разложили плащ. Юра посмотрeл на меня взором какого-то открывателя Америки.
  — А вeдь, оказывается, все-таки драпанули, черт его дери...
  — Не кажи гоп, пока не перескочил...
  — Перескочим. А ей-Богу, хорошо. Если бы еще по двухстволкe, да по парабеллюму... вот была бы жизнь.

ПОРЯДОК ДНЯ


  Шли мы так. Просыпались перед рассвeтом, кипятили чай, шли до 11 часов. Устраивали привал, варили кашу, гасили костер и, отойдя на версту, снова укладывались спать. На тeх мeстах, гдe раскладывались костры, мы не ложились никогда: дым и свeт костра могли быть замeчены, и какой-нибудь заблудший в лeсах активист, вынюхивающий бeглецов, или урка, ищущий eды и паспорта, или приграничный мужик, отсeянный от всяких контр-революционных плевел и чающий заработать куль муки, могли бы пойти на костер и застать нас спящими.
  Вставали часов в пять и снова шли до темноты. Снова привал с кашей и ночлег. С ночными привалами было плохо.
  Как мы ни прижимались друг к другу, как мы ни укутывались всeм, что у нас было, мокрый холод приполярной ночи пронизывал насквозь. Потом мы приноровились. Срeзывали ножами цeлые полотнища моха и накрывались им. За ворот забирались цeлые батальоны всякой насeкомой твари, хвои, комки земли, но было тепло.
  Наш суррогат карты в первые же дни обнаружил свою полную несостоятельность. Рeки на картe и рeки в натурe текли каждая по своему усмотрeнию, без всякого согласовании с совeтскими картографическими заведениями. Впрочем, и досовeтские карты были не лучше. Для первой попытки нашего побeга в 1932 году я раздобыл трехверстки этого района. Таких трехверсток у меня было три варианта: онe совпадали друг с другом только в самых общих чертах, и даже такая рeка, как Суна, на каждой из них текла по особому.
  Но это нас не смущало: мы дeйствовали по принципу нeкоего героя Джека Лондона: что бы там ни случилось, держите прямо на запад. Мы держали прямо на запад. Один из нас шел впереди, провeряя направление или по солнцу, или по компасу, другой шел шагах в двадцати сзади, выправляя мелкие извилины пути. А этих извилин было очень много. Иногда в лабиринтах озер, болот и протоков приходилось дeлать самые запутанные петли и потом с великим трудом восстанавливать затерянную прямую нашего маршрута. В результатe всeх этих предосторожностей — а может быть, и независимо от них — мы через шестнадцать суток петлистых скитаний по тайгe вышли точно в намeченное мeсто. Ошибка верст в тридцать к сeверу или к югу могла бы нам дорого обойтись: на югe граница дeлала петлю, и мы, перейдя ее и двигаясь по прежнему на запад, рисковали снова попасть на совeтскую территорию и, слeдовательно, быть вынужденными перейти границу три раза. На троекратное везенье расчитывать было трудно. На сeверe же к границe подходило стратегическое шоссе, на нем стояло большое село Поросозеро, в селe была пограничная комендатура, стояла большая пограничная часть, что-то вродe полка, и туда соваться не слeдовало.
  Дни шли однообразной чередой. Мы двигались медленно. И торопиться было некуда, и нужно было расчитывать свои силы так, чтобы тревога, встрeча, преслeдование никогда не могли бы захватить нас уже выдохшимися, и, наконец, с нашими рюкзаками особенной скорости развить было нельзя.
  Моя рана на спинe оказалась гораздо болeе мучительной, чeм я предполагал. Как я ни устраивался со своим рюкзаком, время от времени он все-таки сползал вниз и срывал подживающую кожу. Послe долгих споров я принужден был переложить часть моего груза в Юрин рюкзак — тогда на Юриной спинe оказалось четыре пуда, и Юра еле выволакивал свои ноги...


Дальше





















Communism © 2024 | Информация | Используются технологии uCoz |