. Коммунизм - Россия в концлагере И. Солоневич
Россия в концлагере И. Солоневич
Приветствую Вас, Гость · RSS Коммунизм: теория и практика






Communism » Россия в концлагере
АУДИЕНЦИЯ

На утро нам, дeйствительно, дали подводу до Медгоры. Начальник лагпункта подобострастно крутился около нас. Моя давешняя злоба уже поутихла, и я видал, что начальник лагпункта — просто забитый и загнанный человeк, конечно, вор, конечно, сволочь, но в общем, примeрно, такая же жертва системы всеобщего рабства, как и я. Мнe стало неловко за свою вчерашнюю вспышку, за грубость, за кулак, поднесенный к носу начальника.
Сейчас он помогал нам укладывать наше нищее борохло на подводу и еще раз извинился за вчерашний мат. Я отвeтил тоже извинением за свой кулак. Мы расстались вполнe дружески и так же дружески встрeчались впослeдствии. Что ж, каждый в этом кабакe выкручивается, как может. Чтобы я сам стал дeлать, если бы у меня не было моих нынeшних данных выкручиваться? Была бы возможна и такая альтернатива: или в "актив ", или на Лeсную Рeчку. В теории эта альтернатива рeшается весьма просто... На практикe — это сложнeе...
На первом лагпунктe нас помeстили в один из наиболeе привиллегированных бараков, населенный исключительно управленческими служащими, преимущественно желeзнодорожниками и водниками. "Урок " здeсь не было вовсе. Барак был сдeлан "в вагонку", т.е. нары были не сплошные, а с проходами, как скамьи в вагонах третьего класса. Мы забрались на второй этаж, положили свои вещи и с тревожным недоумeнием в душe пошли на аудиенцию к тов. Радецкому.
Радецкий принял нас точно в назначенный час. Пропуск для входа в третий отдeл был уже заготовлен. Гольман вышел посмотрeть, мы ли идем по этому пропуску или не мы. Удостовeрившись в наших личностях, он провел нас в кабинет Радецкого — огромную комнату, стeны которой были увeшаны портретами вождей и географическими картами края. Я с вожделeнием в сердцe своем посмотрeл на эти карты.
Крупный и грузный человeк лeт сорока пяти встрeчает нас дружественно и чуть-чуть насмeшливо: хотeл -де возобновить наше знакомство, не помните?
Я не помню и проклинаю свою зрительную память. Правда, столько тысяч народу промелькнуло перед глазами за эти годы. У Радецкого полное, чисто выбритое, очень интеллигентное лицо, спокойные и корректные манеры партийного вельможи, разговаривающего с беспартийным спецом: партийные вельможи всегда разговаривают с изысканной корректностью. Но все-таки — не помню!
— А это ваш сын? Тоже спортсмен? Ну, будемте знакомы, молодой человeк. Что ж это вы вашу карьеру так нехорошо начинаете, прямо с лагеря! Ай-ай-ай, нехорошо, нехорошо...
— Такая уж судьба, — улыбается Юра.
— Ну, ничего, ничего, не унывайте, юноша... Все образуется... Знаете, откуда это?
— Знаю.
— Ну, откуда?
— Из Толстого...
— Хорошо, хорошо, молодцом... Ну, усаживайтесь.
Чего-чего, а уж такой встрeчи я никак не ожидал. Что это? Какой-то подвох? Или просто комедия? Этакие отцовского стиля разговоры в кабинетe, в котором каждый день подписываются смертные приговоры, подписываются, вeроятно, десятками. Чувствую отвращенье и нeкоторую растерянность.
— Так не помните, — оборачивается Радецкий ко мнe. — Ладно, я вам помогу. Кажется, в двадцать восьмом году вы строили спортивный парк в Ростовe и по этому поводу ругались с кeм было надо и с кeм было не надо, в том числe и со мною.
— Вспомнил! Вы были секретарем сeверо-кавказского крайисполкома.
— Совершенно вeрно, — удовлетворенно кивает головой Радецкий. — И, слeдовательно, предсeдателем совeта физкультуры10. Парк этот, нужно отдать вам справедливость, вы спланировали великолeпно, так что ругались вы не совсeм зря... Кстати, парк-то этот мы забрали себe: "Динамо" все-таки лучший хозяин, чeм союз совторгслужащих...
Радецкий испытающе и иронически смотрит на меня: расчитывал ли я в то время, что я строю парк для чекистов? Я не расчитывал. "Спортивные парки" — ростовский и харьковский — были моим изобрeтением и, так сказать, апофеозом моей спортивной дeятельности. Я старался сильно и рисковал многим. И старался, и рисковал, оказывается, для чекистов. Обидно... Но этой обиды показывать нельзя.
— Ну, что ж, — пожимаю я плечами, — вопрос не в хозяинe. Вы, я думаю, пускаете в этот парк всeх трудящихся.
При словe "трудящихся" Радецкий иронически приподымает брови.

10 Секретарь краевого исполкома является по должности в то же время и предсeдателем краевого совeта физкультуры.

— Ну, это — как сказать. Иных пускаем, иных и нeт. Во всяком случаe, ваша идея оказалась технически правильной... Берите папиросу... А вы, молодой человeк? Не курите? И водки не пьете? Очень хорошо, великолeпно, совсeм образцовый спортсмен... А только вы, cum bonus patir familias, все-таки поприсмотрите за вашим наслeдником, как бы в "Динамо" его не споили, там сидят великие специалисты по этой части.
Я выразил нeкоторое сомнeние.
— Нeт, уж вы мнe повeрьте. В нашу специальность входит все знать. И то, что нужно сейчас, и то, что может пригодиться впослeдствии... Так, напримeр, вашу биографию мы знаем с совершенной точностью...
— Само собою разумeется... Если я в течение десяти лeт и писал, и выступал под своей фамилией...
— Вот — и хорошо дeлали. Вы показали нам, что ведете открытую игру. А с нашей точки зрeния — быль молодцу не в укор...
Я поддакивающе киваю головой. Я вел не очень уж открытую игру, о многих деталях моей биографии ГПУ и понятия не имeло; за "быль" "молодцов " расстрeливали без никаких, но опровергать Радецкого было бы уж совсeм излишней роскошью: пусть пребывает в своем вeдомственном самоутeшении. Легенду о всевидящем окe ГПУ пускает весьма широко и с заранeе обдуманным намeрением запугать обывателя. Я к этой легендe отношусь весьма скептически, а в том, что Радецкий о моей биографии имeет весьма отдаленное представление, я увeрен вполнe. Но зачeм спорить?..
— Итак, перейдемте к дeловой части нашего совeщания. Вы, конечно, понимаете, что мы приглашаем вас в "Динамо" не из-за ваших прекрасных глаз (я киваю головой). Мы знаем вас, как крупного, всесоюзного масштаба, работника по физкультурe и блестящего организатора (я скромно опускаю очи). Работников такого масштаба у нас в ББК нeт. Медовар — вообще не специалист, Батюшков — только инструктор... Слeдовательно, предоставлять вам возможность чистить дворы или пилить дрова — у нас нeт никакого расчета. Мы используем вас по вашей прямой специальности... Я не
хочу спрашивать, за что вас сюда посадили, — я узнаю это и без вас, и точнeе, чeм вы сами знаете. Но меня в данный момент это не интересует. Мы ставим перед вами задачу: создать образцовое динамовское отдeление... Ну, вот, скажем, осенью будут разыгрываться первенства сeверо-западной области, динамовские первенства... Можете ли вы такую команду сколотить, чтобы ленинградскому отдeлению перо вставить? А? А ну-ка, покажите класс.
Тайна аудиенции разъясняется сразу. Для любого заводского комитета и для любого отдeления "Динамо" спортивная побeда — это вопрос самолюбия, моды, азарта — чего хотите. Заводы переманивают к себe форвардов, а "Динамо" скупает чемпионов. Для заводского комитета заводское производство — это неприятная, но неизбeжная проза жизни, футбольная же команда — это предмет гордости, объект нeжного ухода, поэтическая полоска на сeром фонe жизни... Так приблизительно барин начала прошлого вeка в свою псарню вкладывал гораздо больше эмоций, чeм в урожайность своих полей; хорошая борзая стоила гораздо дороже самого работящего мужика, а
квалифицированный псарь шел, вeроятно, совсeм на вeс золота. Вот на амплуа этого квалифицированного псаря попадаю и я. "Вставить перо" Ленинграду Радецкому очень хочется. Для такого торжества он, конечно, закроет глаза на любые мои статьи...
— Тов. Радецкий, я все-таки хочу по честному предупредить вас — непосильных вещей я вам обeщать не могу...
— Почему непосильных?
— Каким образом Медгора с ее 15.000 населения может конкурировать с Ленинградом?
— Ах, вы об этом? Медгора здeсь не причем. Мы вовсе не собираемся использовать вас в масштабe Медгоры. Вы у нас будете работать в масштабe ББК. Объедете всe отдeления, подберете людей... Выбор у вас будет, выбор из приблизительно трехсот тысяч людей...
Трехсот тысяч! Я в Подпорожьи пытался подсчитать "население" ББК, и у меня выходило гораздо меньше... Неужели же триста тысяч? О, Господи... Но подобрать команду, конечно, можно будет... Сколько здeсь одних инструкторов сидит?
— Так вот — начните с Медгорского отдeления. Осмотрите всe лагпункты, подберите команды... Если у вас выйдут какие-нибудь дeловые недоразумeния с Медоваром или Гольманом — обращайтесь прямо ко мнe.
— Меня тов. Гольман предупреждал, чтобы я работал "без прений".
— Здeсь хозяин не Гольман, а я. Да, я знаю, у вас с Гольманом были в Москвe не очень блестящие отношения, оттого он... Я понимаю, портить дальше эти отношения вам нeт смысла... Если возникнуть какие-нибудь недоразумeния — вы обращайтесь ко мнe, так сказать, задним ходом... Мы это обсудим, и Гольман с Медоваром будут имeть мои приказания, и вы здeсь будете не причем... Да, что касается ваших бытовых нужд — мы их обеспечим, мы заинтересованы в том, чтобы вы работали, как слeдует... Для вашего сына вы придумайте что-нибудь подходящее. Мы его пока тоже зачислим инструктором...
— Я хотeл в техникум поступить...
— В техникум? Ну что ж, валяйте в техникум. Правда, с вашими статьями вас туда нельзя бы пускать, но я надeюсь, — Радецкий добродушно и иронически ухмыляется, — надeюсь — вы перекуетесь?
— Я уж, гражданин начальник, почти на половину перековался, — подхватывает шутку Юра...
— Ну вот, осталось, значит, пустяки. Ну-с, будем считать наше совeщание законченным, а резолюцию принятой единогласно. Кстати — обращается Радецкий ко мнe, — вы, кажется, хороший игрок в теннис?
— Нeт, весьма посредственный.
— Позвольте, мнe Батюшков говорил, что вы вели цeлую кампанию в пользу, так сказать, реабилитации тенниса. Доказывали, что это вполнe пролетарский вид спорта... Ну, словом, мы с вами как-нибудь сразимся. Идет? Ну, пока... Желаю вам успeха...
Мы вышли от Радецкого.
— Нужно будет устроить еще одно засeдание, — сказал Юра, — а то я ничегошеньки не понимаю...
Мы завернули в тот двор, на котором так еще недавно мы складывали доски, усeлись на нашем собственноручном сооружении, и я прочел Юрe маленькую лекцию о спортe и о динамовском спортивном честолюбии. Юра не очень был в курсe моих физкультурных дeяний, они оставили во мнe слишком горький осадок. Сколько было вложено мозгов, нервов и денег и, в сущности, почти безрезультатно... От тридцати двух водных станций остались рожки да ножки, ибо там распоряжались всe, кому не лeнь, а на спортивное самоуправление, даже в чисто хозяйственных дeлах, смотрeли, как на контр-революцию, спортивные парки попали в руки ГПУ, а в теннис, под который я так старательно подводил "идеологическую базу", играют Радецкие и иже с ними... И больше почти никого... Какой там спорт для "массы", когда массe, помимо всего прочего, eсть нечего... Зря было ухлопан шесть лeт работы и риска, а о таких вещах не очень хочется рассказывать... Но, конечно, с точки зрeния побeга мое новое амплуа дает такие возможности, о каких я и мечтать не мог...
На другой же день я получил пропуск, предоставлявший мнe право свободного передвижения на территории всего медгоровского отдeления, т.е. верст пятидесяти по меридиану и верст десяти к западу и в любое время дня и ночи. Это было великое приобрeтение. Фактически оно давало мнe большую свободу передвижения, чeм та, какою пользовалось окрестное "вольное население". Планы побeга стали становиться конкретными...

ВЕЛИКИЙ КОМБИНАТОР

В "Динамо" было пусто. Только Батюшков со скучающим видом сам с собой играл на биллиардe. Мое появление нeсколько оживило его.
— Вот хорошо, партнер есть, хотите пирамидку?
Я пирамидки не хотeл, было не до того.
— В пирамидку мы как-нибудь потом, а вот вы мнe пока скажите, кто собственно такой этот Медовар?
Батюшков усeлся на край биллиарда.
— Медовар по основной профессии — одессит.
Это опредeление меня не удовлетворяло.
— Видите ли, — пояснил Батюшков, — одессит — это человeк, который живет с воздуха. Ничего толком не знает, за все берется и, представьте себe, кое-что у него выходит...
В Москвe он был каким-то спекулянтом, потом примазался к "Динамо", eздил от них представителем московских команд, знаете, так, чтобы выторговать и суточными обeды и все такое. Потом как-то пролeз в партию... Но жить с ним можно, сам живет и другим дает жить. Жулик, но очень порядочный человeк, — довольно неожиданно закончил Батюшков.
— Откуда он меня знает?
— Послушайте, И. Л., вас же каждая спортивная собака знает. Приблизительно в три раза больше, чeм вы этого заслуживаете... Почему в три раза? Вы выступали в спортe и двое ваших братьев: кто там разберет, который из них Солоневич первый и который третий. Кстати, а гдe ваш средний брат?
Мой средний брат погиб в армии Врангеля, но об этом говорить не слeдовало. Я сказал что-то подходящее к данному случаю. Батюшков посмотрeл на меня понимающе.
— М-да, немного старых спортсменов уцeлeло. Вот я думал, что уцeлeю, в бeлых армиях не был, политикой не занимался, а вот сижу... А с Медоваром вы споетесь, с ним дeло можно имeть. Кстати, вот он и шествует.
Медовар, впрочем, не шествовал никогда, он летал. И сейчас, влетeв в комнату, он сразу накинулся на меня с вопросами:
— Ну, что у вас с Радецким? Чего вас Радецкий вызывал? И откуда он вас знает? И что вы, Федор Николаевич, сидите, как ворона на этом паршивом биллиардe, когда работа же есть. Сегодня с меня спрашивают сводки мартовской работы "Динамо", так что я им дам, как вы думаете, что я им дам?
— Ничего я не думаю. Я и без думанья знаю.
Медовар бросил на биллиард свой портфель.
— Ну вот, вы сами видите, И. Л., он даже вида не хочет дeлать, что работа есть... Послал, вы понимаете, в Ленинград сводку о нашей февральской работe и даже копии не оставил. И вы думаете, он помнить, что там в этой сводкe было? Так теперь, что мы будем писать за март? Нужно же нам рост показать. А какой рост? А из чего мы будем исходить?
— Не кирпичитесь, Яков Самойлович, ерунда все это.
— Хорошенькая ерунда!
— Ерунда! В февралe был зимний сезон, сейчас весенний. Не могут же у нас в мартe лыжные команды расти. На весну нужно совсeм другое выдумывать... — Батюшков попытался засунуть окурок в лузу, но одумался и сунул его в медоваровский портфель...
— Знаете что, Ф. Н., вы хороший парень, но за такие одесские штучки я вам морду набью.
— Морды вы не набьете, а в пирамидку я вам дам тридцать очков вперед и обставлю, как миленького.
— Ну, это вы рассказывайте вашей бабушкe. Он меня обставит? Вы такого нахала видали? А вы сами пятнадцать очков не хотите?
Разговор начинал приобрeтать вeдомственный характер. Батюшков начал ставить пирамидку. Медовар засунул свой портфель под биллиард и вооружился кием. Я, ввиду всего этого, повернулся уходить.
— Позвольте, И. Л., куда же вы это? Я же с вами хотeл о Радецком поговорить. Такая масса работы, прямо голова кругом идет... Знаете что, Батюшков, — с сожалeнием посмотрeл Медовар на уже готовую пирамидку, — смывайтесь вы пока к чертовой матери, приходите через час, я вам покажу, гдe раки зимуют.
— Завтра покажете. Я пока пошел спать.
— Ну вот, видите, опять пьян, как великомученица. Тьфу. — Медовар полeз под биллиард, достал свой портфель. — Идемте в кабинет. — Лицо Медовара выражало искреннее возмущение. — Вот видите сами, работнички... Я на вас, И. Л., буду крeпко расчитывать, вы человeк солидный. Вы себe представьте, приeдет инспекция из центра, так какие мы красавцы будем. Закопаемся к чертям. И Батюшкову не поздоровится. Этого еще мало, что он с Радецким в теннис играет и со всей головкой пьянствует. Если инспекция из центра...
— Я вижу, что вы, Я. С., человeк на этом дeлe новый и нeсколько излишне нервничаете. Я сам "из центра" инспектировал раз двeсти. Все это ерунда, халоймес.
Медовар посмотрeл на меня боком, как курица. Термин "халоймес " на одесском жаргонe обозначает халтуру, взятую, так сказать, в кубe.
— А вы в Одессe жили? — спросил он осторожно.
— Был грeх, шесть лeт...
— Знаете что, И. Л., давайте говорить прямо, как дeловые люди, только чтобы, понимаете, абсолютно между нами и никаких испанцев.
— Ладно, никаких испанцев.
— Вы же понимаете, что мнe вам объяснять? Я на такой отвeтственной работe первый раз, мнe нужно класс показать. Это же для меня вопрос карьеры. Да, так что же у вас с Радецким?
Я сообщил о своем разговорe с Радецким.
— Вот это замeчательно. Что Якименко вас поддержал с этим дeлом — это хорошо, но раз Радецкий вас знает, обошлись бы и без Якименки, хотя вы знаете, Гольман очень не хотeл вас принимать. Знаете что, давайте работать на пару. У меня, знаете, есть проект, только между нами... Здeсь в управлении есть культурно-воспитательный отдeл, это же в общем вродe профсоюзного культпросвeта. Теперь каждый культпросвeт имeет своего
инструктора. Это же неот емлемая часть культработы, это же свинство, что наш КВО не имeет инструктора, это недооцeнка политической и воспитательной роли физкультуры. Что, не правду я говорю?
— Конечно, недооцeнка, — согласился я.
— Вы же понимаете, им нужен работник. И не какой-нибудь, а крупного масштаба, вот вродe вас. Но, если я вас спрашиваю, вы пойдете в КВО...
— Ходил — не приняли.
— Не приняли, — обрадовался Медовар, — ну вот, что я вам говорил. А если бы и приняли, так дали бы вам тридцать рублей жалованья, какой вам расчет? Никакого расчета. Знаете, И. Л., мы люди свои, зачeм нам дурака валять, я же знаю, что вы по сравнению со мной мирового масштаба специалист. Но вы заключенный, а я член партии. Теперь допустите: что я получил бы мeсто инспектора физкультуры при КВО, они бы мнe дали пятьсот рублей... Нeт, пожалуй, пятисот, сволочи, не дадут: скажут, работаю по совмeстительству с "Динамо"... Ну, триста рублей дадут, триста дадут обязательно. Теперь так: вы писали бы мнe всякие там директивы, методически указания, инструкции и все такое, я бы бeгал и оформлял все это, а жалованье, понимаете, пополам. Вы же понимаете, И. Л., я вовсе не хочу вас грабить, но вам же, как заключенному, за ту же самую работу дали бы копeйки. И я тоже не даром буду эти полтораста рублей получать, мнe тоже нужно будет бeгать...
Медовар смотрeл на меня с таким видом, словно я подозрeвал его в эксплоатационных тенденциях. Я смотрeл на Медовара, как на благодeтеля рода человeческого. Полтораста рублей в мeсяц! Это для нас — меня и Юры — по кило хлeба и литру молока в день. Это значит, что в побeг мы пойдем не истощенными, как почти всe, кто покушается бeжать, у кого сил хватает на пять дней и — потом гибель.
— Знаете что, Яков Самойлович, в моем положении вы могли бы мнe предложить не полтораста, а пятнадцать рублей, и я бы их взял. А за то что вы предложили мнe полтораста, да еще и с извиняющимся видом, я вам предлагаю, так сказать, встрeчный промфинплан.
— Какой промфинплан, — слегка забеспокоился Медовар.
— Попробуйте заключить с ГУЛАГом договор на книгу. Ну, вот, вродe: "Руководство по физкультурной работe в исправительно-трудовых лагерях ОГПУ". Писать буду я. Гонорар — пополам. Идет?
— Идет, — восторженно сказал Медовар, — вы, я вижу, не даром жили в Одессe. Честное мое слово — это же вовсе великолeпно. Мы, я вам говорю, мы таки сдeлаем себe имя. То есть, конечно, сдeлаю я, — зачeм вам имя в ГУЛАГe, у вас и без ГУЛАГа имя есть. Пишите план книги и план работы в КВО. Я сейчас побeгу в КВО Корзуна обрабатывать. Или нeт, лучше не Корзуна, Корзун по части физкультуры совсeм идиот, он же горбатый. Нeт, я сдeлаю так — я пойду к Успенскому — это голова. Ну, конечно же, к Успенскому, как я, идиот, сразу этого не сообразил? Ну, а вы, конечно, сидите без денег?
Без денег я, к сожалeнию, сидeл уже давно.
— Так я вам завтра аванс выпишу. Мы вам будем платить шестьдесят рублей в мeсяц. Больше не можем, ей Богу, больше не можем, мы же за вас еще и лагерю должны 180 рублей платить... Ну, и сыну тоже что-нибудь назначим... Я вас завтра еще на столовку ИТР устрою.

БЕСПЕЧАЛЬНОЕ ЖИТЬЕ

Весна 1934 года, дружная и жаркая, застала нас с Юрой в совершенно фантастическом положении. Медовар реализовал свой проект: устроился "инспектором " физкультуры в КВО и мои 150 рублей выплачивал мнe честно. Кромe того, я получал с "Динамо еще 60 рублей и давал уроки физкультуры и литературы в техникумe. Уроки эти, впрочем, оплачивались уже по лагерным расцeнкам: пятьдесят копeек за академический час. Полтинник равнялся цeнe 30 грамм сахарного песку. Питались мы в столовой ИТР, в которую нас устроил тот же Медовар — при поддержкe Радецкого. Медовар дал мнe бумажку начальнику отдeла снабжения ББК, тов. Неймайеру.
В бумажкe было написано: "инструктор физкультуры не может работать, когда голодный"... Почему, когда голодный, может работать лeсоруб и землекоп — я, конечно, выяснять не стал. Кромe того, в бумажкe была и ссылка: "по распоряжению тов. Радецкого"...
Неймайер встрeтил меня свирeпо:
— Мы только что сняли со столовой ИТР сто сорок два человeка. Так что же, из-за вас мы будем снимать сто сорок третьяго.
— И сто сорок четвертого, — наставительно поправил я, — здeсь рeчь идет о двух человeках.
Неймайер посмотрeл на одинаковые фамилии и понял, что вопрос стоит не об "ударникe", а о протекции.
— Хорошо, я позвоню Радецкому, — нeсколько мягче сказал он.
В столовую ИТР попасть было труднeе, чeм на волe — в партию. Но мы попали. Было неприятно то, что эти карточки были отобраны у каких-то инженеров, но мы утeшались тeм, что это — не надолго, и тeм, что этим-тоинженерам все равно сидeть, а нам придется бeжать, и силы нужны. Впрочем, с Юриной карточкой получилась чепуха: для него карточку отобрали у его же непосредственного начальства, директора техникума, инж. Сташевского, и мы рeшили ее вернуть — конечно, нелегально, просто из рук в руки, иначе бы Сташевский этой карточки уже не получил бы, ее перехватили бы по дорогe. Но Юрина карточка к тому времени не очень уж была и нужна. Я околачивался по разным лагерным пунктам, меня там кормили и безкарточки, а Юра обeдал за меня.В столовой ИТР давали завтрак — так, примeрно, тарелку чечевицы, обeд — болeе или менeе съeдобные щи с отдаленными слeдами присутствия мяса, какую-нибудь кашу или рыбу и кисель. На ужин — ту же чечевицу или кашу. В общем очень не густо, но мы не голодали. Было два неудобства: комнатой "Динамо" мы рeшили не воспользоваться, чтобы не подводить своим побeгом нeкоторых милых людей, о которых я в этих очерках предпочитаю не говорить вовсе. Мы остались в баракe, побeгом откуда мы подводили только мeстный "актив ", к судьбам которого мы были вполнe равнодушны. Впрочем, впослeдствии вышло так, что самую существенную помощь в нашем побeгe нам оказал... начальник лагеря, тов. Успенский, с какового, конечно, взятки гладки. Единственное, что ему послe нашего побeга оставалось, это посмотрeть на себя в зеркало и обратиться к своемуотражению с парой сочувственных слов. Кромe него, ни один человeк в лагерe и ни в какой степени за наш побeг отвeчать не мог...
И еще послeднее неудобство — я так и не ухитрился добыть себe "постельных принадлежностей", набитого морской травой тюфяка и такой же подушки: так все наше лагерное житье мы и проспали на голых досках. Юра нeсколько раз нажимал на меня, и эти "постельные принадлежности" не так уж и трудно было получить. Я только позже сообразил, почему я их так и не получил: инстинктивно не хотeлось тратить ни капли нервов ни для чего, не имeвшего прямого и непосредственного отношения к побeгу. Постели к побeгу никакого отношения и не имeли: в лeсу придется спать похуже, чeм на нарах...
...В части писем, полученных мною от читателей, были легкие намеки на, так сказать, нeкоторую неправдоподобность нашей лагерной эпопеи. Не в порядкe литературного приема (как это дeлается в началe утопических романов), а совсeм всерьез я хочу сказать слeдующее: во всей этой эпопеe нeт ни одного выдуманного лица и ни одного выдуманного положения. Фамилии дeйствующих лиц за исключениям особо оговоренных — настоящие фамилии. Из моих лагерных встрeч я вынужден был выкинуть нeкоторые весьма небезынтересные эпизоды (как, напримeр, всю свирьлаговскую интеллигенцию), чтобы никого не подвести: по слeдам моего пребывании в лагерe ГПУ не так уж трудно было бы установить, кто скрывается за любой вымышленной фамилий. Материал, данный в этих очерках, расчитан, в частности, и на то, чтобы никого из людей, оставшихся в лагерe, не подвести. Я не думаю, чтобы в этих расчетах могла быть какая-нибудь ошибка... А оговорку о реальности даже и неправдоподобных вещей мнe приходится дeлать потому, что лeто 1934 года мы провели в условиях, поистинe неправдоподобных.
Мы были безусловно сыты. Я не дeлал почти ничего, Юра не дeлал рeшительно ничего, его техникум оказался такой же халтурой, как и "Динамо". Мы играли в теннис, иногда и с Радецким, купались, забирали кипы книг, выходили на берег озера, укладывались на солнышкe и читали цeлыми днями. Это 1 было курортное житье, о каком московский инженер и мечтать не может. Если бы я остался в лагерe, то по совокупности тeх обстоятельств, о которых рeчь будет идти ниже, я жил бы в условиях такой сытости, комфорта и безопасности и даже... свободы, какие недоступны и крупному московскому инженеру... Мнe все это лeто вспоминалась фраза Марковича: если уж нужно, чтобы было ГПУ, так пусть оно лучше будет у меня под боком. У меня ГПУ было под боком — тот же Радецкий. Если бы не перспектива побeга, я спал бы в лагерe гораздо спокойнeе, чeм я спал у себя дома, под Москвой. Но это райское житье ни в какой степени не противорeчило тому, что уже в 15 верстах к сeверу цeлые лагпункты вымирали от цынги, что в 60-ти верстах к сeверу колонизационный отдeл
расселял "кулацкие» семьи, цeлое воронежское село, потерявшее за время этапа свыше шестисот своих дeтишек, что еще в 20-ти верстах сeвернeе была запиханная в безысходное болото колония из 4.000 беспризорников, обреченных на вымирание... Наше райское житье в Медгорe и перспективы такого материального устройства, какого — я не знаю — добьюсь ли в эмиграции, ни в какой степени и ни на одну секунду не ослабляли нашей воли к побeгу, как не ослабило ее и постановление от 7 июня 1934 года, устанавливающее смертную казнь за попытку покинуть социалистический рай. Можно быть не очень хорошим христианином, но лучший ББКовский паек, на фонe "дeвочек со льдом ", в глотку как-то не лeз...

ПО ШПАЛАМ

Методические указания для тов. Медовара занимали очень немного времени. Книги я, само собою разумeется, и писать не собирался, аванс, впрочем, получил — сто рублей: единственное, что я остался должен совeтской власти. Впрочем, и совeтская власть мнe кое что должна. Как-нибудь сосчитаемся...
Моей основной задачей был подбор футбольной команды для того, что Радецкий поэтически опредeлял, как "вставка пера Ленинграду". Вставить, в сущности, можно было бы: из трехсот тысяч человeк можно было найти 11футболистов. В Медгорe из управленческих служащих я организовал три очень слабые команды и для дальнeйшего подбора рeшил осмотрeть ближайшие лагерные пункты. Административный отдeл заготовил мнe командировочное удостовeрение для проeзда на пятый лагпункт — 16 верст к югу по желeзной дорогe и 10 — к западу, в тайгу. На командировкe стоял штамп: "Слeдует в сопровождении конвоя".
— По такой командировкe, — сказал я начальнику Адмотдeла, — никуда я не поeду.
— Ваше дeло, — огрызнулся начальник, — не поeдете, вас посадят — не меня.
Я пошел к Медовару и сообщил ему об этом штампe; по такой командировкe eхать, это — значит подрывать динамовский авторитет.
— Так я же вам говорил: там же сидят одни сплошные идиоты. Я сейчас позвоню Радецкому.
В тот же вечер мнe эту командировку принесли, так сказать, "на дом " — в барак. О конвоe в ней не было уже ни слова.
На проeзд по желeзной дорогe я получил 4 р. 74 коп., но, конечно, пошел пeшком: экономия, тренировка и развeдка мeстности. Свой рюкзак я набил весьма основательно, для пробы: как подорожные патрули отнесутся к такому рюкзаку и в какой степени они его будут ощупывать. Однако, посты, охранявшие выходы из медгорского отдeления социалистического рая, у меня даже и документов не спросили. Не знаю — почему.
Желeзная дорога петлями вилась над берегом Онeжского озера. Справа, то есть с запада, на нее наваливался безформенный хаос гранитных обломков — слeды ледников и динамита. Слeва, вниз к озеру, уходили склоны, поросшие непроходимой чащей всяких кустарников. Дальше расстилалось блeдно-голубое полотно озера, изрeзанное бухтами, губами, островами, проливами.
С точки зрeния живописной этот ландшафт в лучах яркого весеннего солнца был изумителен. С точки зрeния практической он производил угнетающее и тревожное впечатлeние: как по таким джунглям и обломкам пройти 120 верст до границы?
Пройдя верст пять и удостовeрившись, что меня никто не видит и за мной никто не слeдит, я нырнул к западу, в кусты, на развeдку мeстности. Мeстность была окаянная. Каменные глыбы, навороченный в хаотическом беспорядкe, на них каким-точудом росли сосны, ели, можевельник, иногда осина и береза. Подлeсок состоял из кустарника, через который приходилось не проходить, а продираться. Кучи этих глыб вдруг обрывались какими-то гигантскими ямами, наполненными водой, камни были покрыты тонким и скользким слоем мокрого мха. Потом, верстах в двух, камни кончились, и на ширину метров двухсот протянулось какое-то болото, которое пришлось обойти с юга. Дальше — снова начинался поросший лeсом каменный хаос, подымавшийся к западу каким-то невысоким хребтом. Я взобрался и на хребет. Он обрывался почти отвeсной каменной стeной, метров в 50 высоты, на верху были "завалы", которые, впослeдствии, в дорогe, стоили нам столько времени и усилий. Это был в беспорядкe наваленный бурелом, сваленные бурями деревья, с перепутавшимися вeтками, корнями, сучьями. Пробраться вообще невозможно, нужно обходить. Я обошел. Внизу, под стeной, ржавeло какое-то болото, поросшее осокой. Я кинул в него булыжник. Булыжник плюхнулся и исчез. Да, по таким мeстам бeжать — упаси Господи. Но с другой стороны, в такие мeста нырнуть и тут уж никто не разыщет.
Я вышел на желeзную дорогу. Оглянулся — никого. Прошел еще версты двe и сразу почувствовал, что смертельно устал, ноги не двигаются. Возбуждение от первой прогулки на волe прошло, а мeсяцы одиночки, УРЧа, лагерного питания и нервов — сказывались. Я влeз на придорожный камень, разостлал на нем свою кожанку, снял рубашку, подставил свою одряхлeвшую за эти мeсяцы кожу под весеннее солнышко, закурил самокрутку и предался блаженству.
Хорошо... Ни лагеря, ни ГПУ... В травe дeловито, как Медовар, суетились какие-то козявки. Какая-то пичужка со столь же дeловитым видом перелетала с дерева на дерево и оживленно болтала сама с собой... Дeла у нее явственно не была никакого, а болтает и мечется она просто так, от весны, от радости птичьей своей жизни. Потом мое внимание привлекла бeлка, которая занималась дeлом еще болeе серьезным: ловила собственный хвост. Хвост удирал, куда глаза глядят, и бeлка во погонe за своим пушистым
продолжением вьюном вертeлась вокруг ствола мохнатой ели, рыжим, солнечным зайчиком мелькала в вeтвях. В этой игрe она развивала чудовищное количество лошадиных сил, это не то, что я: верст двeнадцать прошел и уже выдохся. Мнe бы такой запас энергии — дня не просидeл бы в СССР. Я приподнялся, и бeлочка замeтила меня. ее тоненький, подвижной носик выглянул из-за ствола, а хвост остался там, гдe был — с другой стороны. Мое присутствие бeлкe не понравилось: она крeпко выругалась на своем бeличьем языкe и исчезла. Мнe стало как-то и грустно, и весело: вот живет же животина — и никаких тебe ГПУ...


Дальше























Communism © 2024 | Информация | Используются технологии uCoz |