. Коммунизм - Россия в концлагере И. Солоневич
Россия в концлагере И. Солоневич
Приветствую Вас, Гость · RSS Коммунизм: теория и практика






Communism » Россия в концлагере
НАДЕЖДА КОНСТАНТИНОВНА


  Послe отъеда в Москву Якименки и Шац, бурная дeятельность ликвидкома нeсколько утихла. Свирьлаговцы слегка 1 пооколачивались — и уeхали к себe, оставив в Подпорожьи одного своего представителя. Между ним и Видеманом шли споры только об "административно-техническом персоналe". Если цинготный крестьянин никуда не был годен, и ни ББК, — ни Свирьлаг 
не хотeли взваливать его на свои пайковые плечи, то интеллигент, даже и цынготный, еще кое-как мог быть использован. Поэтому Свирьлаг пытался получить сколько возможно интеллигенции, и поэтому же ББК норовил не дать ни души. В этом торгe между двумя рабовладeльцами мы имeли все-таки нeкоторую возможность изворачиваться. Всe списки лагерников, передаваемых в Свирьлаг или оставляемых за ББК, составлялись в ликвидкомe, под техническим руководством Надежды Константиновны, а мы с Юрой переписывали их на пишущей машинкe. Тут можно было извернуться. Вопрос заключался преимущественно в том — в каком именно направлении нам слeдует изворачиваться. ББК был вообще "аристократическим " лагерем — там кормили лучше и лучше обращались с заключенными. Как кормили и как обращались — я об этом уже писал. Выводы о Свирьлагe читатель может сдeлать и самостоятельно. Но ББК — это гигантская территории. В какой степени вeроятно, что нам трем удастся остаться вмeстe, что нас не перебросят куда-нибудь на такие чертовы кулички, что из них и не выберешься, — куда-нибудь в окончательное болото, по которому люди и лeтом ходят на лыжах — иначе засосет, и от которого до границы будет верст 200-250 по мeстам, почти абсолютно непроходимым? Мы рeшили с ориентироваться на Свирьлаг.
  Уговорить Надежду Константиновну на нeкоторую служебную некорректность — было не очень трудно. Она слегка поохала, слегка побранилась — и наши имена попали в списки заключенных, оставляемых за Свирьлагом.
  Это была ошибка и это была грубая ошибка: мы уже начали изворачиваться, еще не собрав достаточно надежной информации. А потом стало выясняться. В Свирьлагe не только плохо кормят — это еще бы полбeды, но в Свирьлагe статья 58-6 находится под особенно неусыпным контролем, отношение к "контр-революционерам " особенно звeрское, лагерные пункты всe оплетены колючей проволокой, и даже административных служащих выпускают по служебным поручениям только на основании особых пропусков и каждый раз послe обыска. И, кромe того, Свирьлаг собирается всeх купленных в ББК интеллигентов перебросить на свои отдаленные лагпункты, гдe "адмтехперсонала" не хватало. Мы разыскали по картe (карта висeла на стeнe ликвидкома) эти пункты и пришли в настроение весьма неутeшительное. Свирьлаг тоже занимал огромную территорию, и были пункты, отстоящие от границы на 400 верст — четыреста верст ходу по населенной и, слeдовательно, хорошо охраняемой мeстности... Это было совсeм плохо. Но
наши имена уже были в Свирьлаговских списках.
  Надежда Константиновна ноговорила много всяких слов о 1 мужском 
непостоянствe, Надежда Константиновна весьма убeдительно доказывала мнe, что уже ничего нельзя сдeлать; я отвeчал, что для женщины нeт ничего невозможного — ce que la femme veut — Dieu le veut, был пущен в ход ряд весьма запутанных лагерно-бюрократических трюков, и однажды Надежда Константиновна вошла в комнатку нашего секретариата с видом Клеопатры, которая только что и как-то очень ловко обставила нeкоего Антония... Наши имена были официально изъяты из Свирьлага и закрeплены за ББК. Надежда Константиновна сияла от торжества. Юра поцeловал ей пальчики, я сказал, что вeк буду за нее Бога молить, протоколы вести и на машинкe стукать.
  Вообще — послe урчевского звeринца, ликвидкомовский секретариат казался нам раем земным или, во всяком случаe, лагерным раем. В значительной степени это зависeло от Надежды Константиновны, от ее милой женской суматошливости и покровительственности, от ее шутливых препирательств с Юрочкой, которого она, выражаясь совeтским языком, "взяла на буксир ", заставила причесываться и даже ногти чистить... В свое время Юра счел возможным плевать на Добротина, но Надеждe Константиновнe он повиновался беспрекословно, безо всяких разговоров.
  Надежда Константиновна была, конечно, очень нервной и не всегда выдержанной женщиной, но всeм, кому она могла помочь, она помогала. Бывало придет какой-нибудь инженер и слезно умоляет не отдавать его на растерзание Свирьлагу. Конечно, от Надежды Константиновны de jure ничего не зависит, но мало ли что можно сдeлать в порядкe низового бумажного производства... — в обход всяких de jure. Однако, таких инженеров, экономистов, врачей и прочих — было слишком много. Надежда Константиновна выслушивала просьбу и начинала кипятиться:
  — Сколько раз я говорила, что я ничего, совсeм ничего не могу сдeлать. Что вы ко мнe пристаете? Идите к Видеману. Ничего, ничего не могу сдeлать. Пожалуйста, не приставайте.
  Замeтив выражение умоляющей настойчивости на лицe оного инженера, Надежда Константиновна затыкала уши пальчиками и начинала быстро твердить:
  — Ничего не могу. Не приставайте. Уходите, пожалуйста, а то я рассержусь.
  Инженер, потоптавшись, уходит. Надежда Константиновна, заткнув уши и зажмурив глаза, продолжала твердить:
  — Не могу, не могу, пожалуйста, уходите.
  Потом, с расстроенным видом, перебирая свои бумаги, она жаловалась мнe:
  — Ну вот, видите, как они всe лeзут. Им, конечно, не хочется в Свирьлаг... А они и не думают о том, что у меня на руках двое дeтей... И что я за все это тоже могу в Свирьлаг попасть, только не вольнонаемной, а уже заключенной... Всe вы эгоисты, вы, мужчины.
  Я скромно соглашался с тeм, что наш брат, мужчина, конечно, мог бы быть нeсколько альтруистичнeе. Тeм болeе, что в дальнeйшем ходe событий я уже был болeе или менeе увeрен... Через нeкоторое время Н. К. говорила мнe раздраженным тоном.
  — Ну, что же вы сидите и смотрите? Ну, что же вы мнe ничего не посовeтуете? Все должна я, да я. Как вы думаете, если мы этого инженера проведем по спискам, как десятника...
  Обычно к этому моменту техника превращения инженера в десятника, врача в лeкпома (лeкарский помощник) или какой-нибудь значительно болeе сложной лагерно-бюрократической махинации была уже обдумана и мной, и Надеждой Константиновной. Надежда Константиновна охала и бранилась, но инженер все-таки оставался за ББК. Нeкоторым устраивалась командировка в Медгору, со свирeпым наставлением — оставаться там, даже рискуя отсидкой в ШИЗО (штрафной изолятор). Многие на время вообще исчезали со списочного
горизонта: во всяком случаe, немного интеллигенции получил Свирьлаг. Во всeх этих операциях — я, мелкая сошка, переписчик и к тому же уже заключенный, рисковал немногим. Надежда Константиновна иногда шла на очень серьезный риск.
  Это была еще молодая, лeт 32-33 женщина, очень милая и привлекательная и с большими запасами sex appeal. Не будем зря швырять в нее булыжниками; как и очень многие женщины в этом мирe, для женщин оборудованном особенно неуютно, она рассматривала свой sex appeal, как капитал, который должен быть вложен в наиболeе рентабильное предприятие этого рода. Какоепредприятие в Совeтской России могло быть болeе рентабильным, чeм брак с высокопоставленным коммунистом?
  В долгие вечера, когда мы с Надеждой Константиновной дежурили в ликвидкомe при свeтe керосиновой коптилки, она мнe урывками рассказала кое-что из своей путаной и жестокой жизни. Она была, во всяком случаe, из культурной семьи — она хорошо знала иностранные языки и при этом так, как их знают по гувернанткам, а не по самоучителям. Потом — одинокая дeвушка не очень подходящего происхождения, в жестокой борьбe за жизнь — за совeтскую жизнь. Потом — брак с высокопоставленным коммунистом — директором какого-то завода. Директор какого-то завода попал в троцкистско-вредительскую историю и был отправлен на тот свeт. Надежда Константиновна опять осталась одна — впрочем, не совсeм одна: на руках остался малыш, размeром года в полтора. Конечно, старые сотоварищи бывшего директора предпочли ее не узнавать: блажен муж иже не возжается с "классовыми врагами" и даже с их вдовами. Снова пишущая машинка, снова голод — на этот раз голод вдвоем, снова мeсяцами наростающая жуть перед каждой "чисткой": и происхождение, и покойный муж, и совершенно правильная презумпция, что вдова расстрeлянного человeка не может очень уж 
 пылать коммунистическим энтузиазмом... Словом — очень плохо.
  Надежда Константиновна рeшила, что в слeдующий раз она такого faux pas уже не сдeлает. Слeдующий раз sex appeal был вложен в максимально солидное предприятие: в старого большевика, когда-то ученика самого Ленина, подпольщика, политкаторжанина, ученого лeсовода и члена коллегии Наркомзема, Андрея Ивановича Запeвского. Был какой-то промежуток отдыха, был второй ребенок, и потом Андрей Иванович поeхал в концентрационный лагерь, сроком на десять лeт. На этот раз уклон оказался правым.
  А. И., попавши в лагерь и будучи (рeдкий случай) бывшим коммунистом, имeющим еще кое-какую специальность, кромe обычных "партийных специальностей" (ГПУ, кооперация, военная служба, профсоюз), цeной трех лeт "самоотверженной", то есть совсeм уже каторжной, работы заработал себe право на "совмeстное проживание с семьей". Такое право давалось очень немногим и особо избранным лагерникам и заключалось оно в том, что этот лагерник мог выписать к себe семью и жить с ней в какой-нибудь частной избe, не в баракe. Всe остальные условия его лагерной жизни: паек, работа и — что хуже всего — переброски оставались прежними.
  Итак, Надежда Константиновна в третий раз начала вить свое гнeздышко, на этот раз в лагерe, так сказать, совсeм уж непосредственно под пятой ОГПУ. Впрочем, Надежда Константиновна довольно быстро устроилась. На фонe кувшинных рыл совeтского актива она, к тому же вольнонаемная, была, как работница, конечно — сокровищем. Не говоря уже о ее культурности и ее конторских познаниях, она, при ее двойной зависимости — за себя и за мужа, не могла не стараться из всeх своих сил.
  Муж ее, Андрей Иванович, был невысоким, худощавым человeком лeт пятидесяти, со спокойными, умными глазами, в которых, казалось, на весь остаток его жизни осeла какая-то жестокая, eдкая, незабываемая горечь. У него — старого подпольщика-каторжанина и пр. — поводов для этой горечи было болeе чeм достаточно, но один из них дeйствовал на мое воображение как-то особенно гнетуще: это была волосатая лапа товарища Видемана, с собственническим чувством положенная на съеживающееся плечо Н. К.
  На Андрея Ивановича у меня были нeкоторые виды. Остаток наших лагерных дней мы хотeли провести гдe-нибудь не в канцелярии. Андрей Иванович завeдывал в Подпорожьи лeсным отдeлом, и я просил его устроить нас обоих — меня и Юру — на каких -нибудь лeсных работах, чeм -нибудь вродe таксаторов, десятников и т.д. Андрей Иванович дал нам кое-какую литературу, и мы мечтали о том времени, когда мы сможем шататься по лeсу вмeсто того, чтобы сидeть за пишущей машинкой.

  ___

  Как-то днем, на обeденный перерыв иду я в свою избу. Слышу — сзади чей-то голос. Оглядываюсь. Надежда 1 Константиновна, тщетно стараясь меня догнать, что-то кричит и машет мнe рукой. Останавливаюсь.
  — Господи, да вы совсeм глухи стали! Кричу, кричу, а вы хоть бы что. Давайте пойдем вмeстe, вeдь нам по дорогe.
  Пошли вмeстe. Обсуждали текущие дeла лагеря. Потом Надежда Константиновна как-то забеспокоилась.
  — Посмотрите, это, кажется, мой Любик.
  Это было возможно, но, во-первых, ее Любика я в жизни в глаза на видал, а во вторых, то, что могло быть Любиком, представляло собою черную фигурку на фонe бeлого снeга, шагах в ста от нас. На такую дистанцию мои очки не работали. Фигурка стояла у края дороги и свирeпо молотила чeм-топо снeжному сугробу. Мы подошли ближе и выяснили, что это, дeйствительно, был Любик, возвращающийся из школы.
  — Господи, да у него все лицо в крови!.. Любик! Любик!
  Фигурка обернулась и, узрeв свою единственную мамашу, сразу пустилась в рев — полагаю, что так, на всякий случай. Послe этого, Любик прекратил избиение своей книжной сумкой снeжного сугроба и, размазывая по своей рожицe кровь и слезы, заковылял к нам. При ближайшем рассмотрeнии Любик оказался мальчишкой лeт восьми, одeтым в какую-то чистую и заплатанную рвань, со слeдами недавней потасовки во всем своем обликe, в том числe и на рожицe. Надежда Константиновна опустилась перед ним на колeни и стала вытирать с его рожицы слезы, кровь и грязь. Любик использовал всe свои наличный возможности, чтобы поорать всласть. Конечно, был какой-то трагически злодeй, именуемый не то Митькой, не то Петькой, конечно, этот врожденный преступник изуродовал Любика ни за что, ни про что, конечно, материнское сердце Надежды Константиновны преисполнилось горечи, обиды и возмущения. Во мнe же расквашенная рожица Любика не вызывала рeшительно никакого соболeзнования — точно так же, как во время оно расквашенная рожица Юрочки, особенно если она бывала расквашена по всeм правилам неписанной конституции великой мальчуганской нации. Вопросы же этой конституции, я полагал, всецeло входили в мою мужскую компетенцию. И я спросил дeловым тоном:
  — А ты ему, Любик, тоже вeдь дал?
  — Я ему как дал... а он мнe... и я его еще... у-у-у...
  Вопрос еще болeе дeловой:
  — А ты ему как — правой рукой или лeвой?
  Тема была перенесена в область чистой техники, и для эмоций мeста не оставалось. Любик отстранил материнский платок, вытиравший его оскорбленную физиономию, и в его глазенках, сквозь еще не высохшие слезы, мелькнуло любопытство.
  — А как это — лeвой?
  Я показал. Любик с весьма дeловым видом, выкарабкался из материнских объятий: разговор зашел о дeлe, и тут уж было не до слез и не до сантиментов.
  — Дядя, а ты меня научишь?
  — Обязательно научу.
  Между мною и Любиком был, таким образом, заключен "пакт технической помощи". Любик вцeпился в мою руку, и мы зашагали. Надежда Константиновна горько жаловалась на беспризорность Любика — сама она сутками не выходила из ликвидкома, и Любик болтался, Бог его знает — гдe, и eл, Бог его знает — что. Любик прерывал ее всякими дeловыми вопросами, относящимися к области потасовочной техники. Через весьма короткое время Любик, сообразив, что столь исключительное стечение обстоятельств должно быть использовано на всe сто процентов, стал усиленно подхрамывать и, в результатe этой дипломатической акции, не без удовлетворения умeстился на моем плечe. Мы подымались в гору. Стало жарко. Я снял шапку. Любикины пальчики стали тщательно исслeдовать мой череп.
  — Дядя, а почему у тебя волосов мало?
  — Вылeзли, Любик.
  — А куда они вылeзли?
  — Так, совсeм вылeзли.
  — Как совсeм? Совсeм из лагеря?
  Лагерь для Любика был всeм миром. Разваливающиеся избы, голодающие карельские ребятишки, вшивая и голодная рвань заключенных, бараки, вохр, стрeльба — это был весь мир, извeстный Любику. Может быть, по вечерам в своей кроваткe он слышал сказки, которые ему рассказывала мать: сказки о мирe без заключенных, без колючей проволоки, без оборванных толп, ведомых вохровскими конвоирами куда-нибудь на БАМ. Впрочем — было ли у Надежды Константиновны время для сказок?
  Мы вошли в огромную комнату карельской избы. Комната была так же
нелeпа и пуста, как и наша. Но какие-то открытки, тряпочки, бумажки, салфеточки — и кто его знает, что еще, придавали ей тот жилой вид, который мужским рукам, видимо, совсeм не под силу. Надежда
 Константиновна оставила Любика на моем попечении и побeжала к хозяйкe избы. От хозяйки она вернулась с еще одним потомком — потомку было года три. Сердобольная старушка-хозяйка присматривала за ним во время служебной дeятельности Надежды Константиновны.
  — Не уходите, И. Л., я вас супом угощу.
  Надежда Константиновна, как вольнонаемная работница лагеря, находилась на службe ГПУ и получала чекистский паек — не первой и не второй категории — но все же чекистской. Это давало ей возможность кормить свою семью и жить, не голодая. Она начала хлопотать у огромной русской печи, я помог ей нарубить дров, на огонь был водружен какой-то горшок. Хлопоча и суетясь, Надежда Константиновна все время оживленно болтала, и я, не без нeкоторой зависти, отмeчал тот запас жизненной энергии, цeпкости и бодрости, который так много русских женщин проносить сквозь весь кровавый кабак революции... Как-никак, а прошлое у Надежды Константиновны было невеселое. Вот мнe сейчас все-таки уютно у этого, пусть временного, пусть очень хлибкого, но все же человeческого очага, даже мнe, постороннему человeку, становится как-то теплeе на душe. Но вeдь не может же Надежда Константиновна не понимать, что этот очаг — дом на пескe. Подуют 
какие-нибудь видемановские или бамовские вeтры, устремятся на дом сей — и не останется от этого гнeзда ни одной пушинки.
  Пришел Андрей Иванович, — как всегда, горько равнодушный. Взял на руки своего потомка и стал разговаривать с ним на том мало понятном постороннему человeку диалектe, который существует во всякой семьe. Потом мы завели разговор о предстоящих лeсных работах. Я честно сознался, что мы в них рeшительно ничего не понимаем. Андрей Иванович сказал, что это не играет никакой роли, что он нас проинструктирует — если только он здeсь останется.
  — Ах, пожалуйста, не говори этого, Андрюша, — прервала его Надежда Константиновна, — ну, конечно, останемся здeсь... Все-таки, хоть как-нибудь, да устроились. Нужно остаться.
  Андрей Иванович пожал плечами.
  — Надюша, мы вeдь в совeтской странe и в совeтском лагерe. О каком устройствe можно говорить всерьез?
  Я не удержался и кольнул Андрея Ивановича: уж ему-то, столько сил положившему на создание совeтской страны и совeтского лагеря, и на страну и на лагерь плакаться не слeдовало бы. Уж кому кому, а ему никак не мeшает 
 попробовать, что такое коммунистический концентрационный лагерь.
  — Вы почти правы, — с прежним горьким равнодушием сказал Андрей Иванович. — Почти. Потому что и в лагерe нашего брата нужно каждый выходной день нещадно пороть. Пороть и приговаривать: не дeлай, сукин сын, революции, не дeлай, сукин сын, революции...
  Финал этого семейного уюта наступил скорeе, чeм я ожидал. Как-то поздно вечером в комнату нашего секретариата, гдe сидeли только мы с Юрой, вошла Надежда Константиновна. В руках у нее была какая-то бумажка. Надежда Константиновна для чего-то уставилась в телефонный аппарат, потом — в расписание поeздов, потом протянула мнe эту бумажку. В бумажкe стояло:
  "Запeвского, Андрея Ивановича, немедленно под конвоем доставить в Повeнецкое отдeление ББК".
  Что я мог сказать?
  Надежда Константиновна смотрeла на меня в упор, и в лицe ее была судорожная мимика женщины, которая собирает свои послeдние силы, чтобы остановиться на порогe истерики. Сил не хватило. Надежда Константиновна рухнула на стул, уткнула голову в колeни и зарыдала глухими, тяжелыми рыданиями — так, чтобы в сосeдней комнатe не было слышно. Что я мог ей сказать? Я вспомнил владeтельную лапу Видемана... Зачeм ему, Видеману, этот лeсовод из старой гвардии? Записочка кому-то в Медгору — и товарищ Запeвский вылетает черт его знает куда, даже и без его, Видемана, видимого участия, — и он, Видеман, остается полным хозяином. Надежду Константиновну он никуда не пустит в порядкe 2 ГПУ-ской дисциплины, Андрей Иванович будет гнить гдe-нибудь на Лeсной Рeчкe в порядкe лагерной дисциплины. Товарищ Видеман кому-то из своих корешков намекнет на то, что этого лeсовода никуда выпускать не слeдует, и корешок, в чаянии отвeтной услуги от Видемана, постарается Андрея Ивановича "сгноить на корню".
  Я на мгновение попытался представить себe психологию и переживания Андрея Ивановича. Ну, вот, мы с Юрой — тоже в лагерe. Но у нас все это так просто: мы просто в плeну у обезьян. А Андрей Иванович? Развe, сидя в тюрьмах царского режима и плетя паутину будущей революции, — развe о такой жизни мечтал он для человeчества и для себя? Развe для этого шел он в ученики Ленину?
  Юра подбeжал к Надеждe Константиновнe и стал ее утeшать — неуклюже, нелeпо, неумeло, — но каким-то таинственным образом это утeшение подeйствовало на Надежду Константиновну. Она схватила Юрину руку, как бы в этой рукe, рукe юноши-каторжника, ища какой-то поддержки, и продолжала рыдать, но не так уж безнадежно, хотя — какая надежда оставалась ей?
  Я сидeл и молчал. Я ничего не мог сказать и ничeм не мог утeшить, ибо впереди ни ей, ни Андрею Ивановичу никакого утeшения не было. Здeсь, в этой комнатушкe, была бита послeдняя ставка, послeдняя карта революционных иллюзий Андрея Ивановича и семейных — Надежды Константиновны...
  В июнe того же года, об eзжая заброшенные лeсные пункты Повeнецкого отдeления, я встрeтился с Андреем Ивановичем. Он постарался меня не узнать. Но я все же подошел к нему и спросил о здоровьи Надежд Константиновны. Андрей Иванович посмотрeл на меня глазами, в которых уже ничего не было, кромe огромной пустоты и горечи, потом подумал, как бы соображая, стоит ли отвeчать или не стоит, и потом сказал:
  — Приказала, как говорится, долго жить.
  Больше я ни о чем не спрашивал.

————


  Из ББКовского ликвидкома я был временно переброшен в штаб Подпорожского отдeления Свирьлага. Штаб этот находился рядом, в том же селe, в просторной и чистой квартирe бывшего начальника подпорожского отдeления ББК.
  Меня назначили экономистом -плановиком, с совершенно невразумительными функциями и обязанностями. Каждое уважающее себя совeтское заведение имeет обязательно свой плановый отдeл, никогда этот отдeл толком не знает, что ему надо дeлать, но так как совeтское хозяйство есть плановое хозяйство, то всe эти отдeлы весьма напряженно занимаются переливанием из пустого в порожнее.
  Этой дeятельностью предстояло заняться и мнe. С тeм только осложнением, что планового отдeла еще не было и нужно было создавать его заново — чтобы, так сказать, лагерь не отставал от темпов социалистического строительства в странe и чтобы все было, "как у людей". Планировать же совершенно было нечего, ибо лагерь, как опять же всякое совeтское хозяйство, был построен на таком хозяйственном пескe, которого заранeе никак не учтешь. Сегодня из лагеря — помимо, конечно, всяких "планирующих организаций" — заберут пять или десять тысяч мужиков. Завтра пришлют двe или три тысячи уголовников. Сегодня доставят хлeб — завтра хлeба не доставят. Сегодня — небольшой морозец, слeдовательно, даже полураздeтые свирьлаговцы кое-как могут ковыряться в лeсу, а дохлые лошади — кое-как вытаскивать баланы. Если завтра будет мороз, то полураздeтые или — если хотите — полуголые люди ничего нарубить не смогут. Если будет оттепель — то по размокшей дорогe наши дохлые клячи не вывезут ни одного воза. Вчера я сидeл в ликвидкомe этакой немудрящей завпишмашечкой, сегодня я — начальник несуществующего планового отдeла, а завтра я, может быть, буду в лeсу дрова рубить. Вот и планируй тут.
  Свою "дeятельность" я начал с ознакомления со свирьлаговскими условиями — это всегда пригодится. Оказалось, что Свирьлаг занять почти исключительно заготовкой дров, а отчасти и строевого лeса для Ленинграда и, повидимому, и для экспорта. Чтобы от этого лeса не шел слишком дурной запах — лeс передавался разного рода декоративным организациям, вродe Сeвзаплeса, Кооплeса и прочих — и уже от их имени шел в Ленинград.
  В Свирьлагe находилось около 70.000 заключенных с почти ежедневными колебаниями в 5-10 тысяч в ту или иную сторону. Интеллигенции в нем оказалось еще меньше, чeм в ББК — всего около 2,5%, рабочих гораздо больше — 22% (вeроятно, сказывалась близость Ленинграда), урок — меньше — 12%. Остальные — все тe же мужики, преимущественно сибирские.
  Свирьлаг был нищим лагерем, даже по сравнению с ББК. Нормы снабжения были урeзаны до послeдней степени возможности, до предeлов клинического голодания всей лагерной массы. Запасы лагпунктовских баз былитак ничтожны, что малeйшие перебои в доставкe продовольствия оставляли лагерное население без хлeба и вызывали зияющие производственные прорывы.
  Этому "лагерному населению" даже каша перепадала рeдко. Кормили хлeбом, прокисшей капустой и протухшей рыбой. Норма хлeбного снабжения была на 15 процентов ниже ББКовской. Дохлая рыба время от времени вызывала массовый желудочные заболeвания (как их предусмотришь по плану?), продукция лагеря падала почти до нуля, начальник отдeления получал жестокий разнос из Лодейного поля, но никогда не посмeл отвeтить на этот разнос аргументом, как будто неотразимым — этой самой дохлой рыбой. Но
дохлую рыбу слало то же самое начальство, которое сейчас устраивало разнос. Куда пойдешь, кому скажешь?

Дальше






















Communism © 2024 | Информация | Используются технологии uCoz |