. Коммунизм - Россия в концлагере И. Солоневич
Россия в концлагере И. Солоневич
Приветствую Вас, Гость · RSS Коммунизм: теория и практика






Communism » Россия в концлагере
СПАРТАКИАДА


ДИНАМО ТАЕТ 


  К концу мая мeсяца наше каторжно-привиллегированное положение в Медгорe закрeпилось приблизительно в такой степени, в какой это вообще возможно в текучести совeтских судеб, и я (оптимистический человeк) стал было проникаться увeренностью в том, что наш побeг, по крайней мeрe побeг из лагеря, можно считать вполнe обеспеченным. Одно время возникла было нeкоторая угроза со стороны культурно-воспитательного отдeла, который довольно скоро сообразил, что Медовар играет только декоративную роль и что платить Медовару 300 рублей — когда мнe можно было заплатить только 30 — нeт никакого расчета. От опасности со стороны КВО я отдeлался довольно просто: сманил Динамо на постройку нового стадиона, блого прежний дeйствительно никуда не годился. Нашел площадку на пригоркe за управленческим городком, спланировал постройку. Для нее ежедневно сгоняли из ШИЗО по 150-200 урок, приволокли откуда-то с лeсных работ три
трактора, и КВО понял, что уж теперь-то Динамо меня не отдаст. Словом — на Шипкe все было спокойно...
  Потом, в течение приблизительно трех дней все это спокойствие было подорвано со всeх сторон, и передe нами (в который это уже раз!) снова встала угроза полной катастрофы.
  Началось все это с моих футбольно-террористических списков. Хлeбников оказался прав: почти никого, кромe террористов, я среди лагерной физкультурной молодежи разыскать не мог. Гольман же все настойчивeе и настойчивeе требовал от меня представления списков: люди по этим спискам должны были быть переведены в состав Вохра. Исчерпав свои возможности, я пошел к Медовару и сказал ему — устройте мнe командировку в другие отдeления, здeсь все, что можно было выискать, я уже выискал...
  — Да, да, — затараторил Медовар, — ну, это все пустяки... Вы об этих списках пока никому не говорите, понимаете, только дискредитируете себя... (я, конечно, это понимал)... Сейчас уезжаю в Москву, вернусь дней через пять, все это обставим в лучшем видe...
  Каким образом можно было "обставить все это в лучшем видe", я понятия не имeл. Да и вид у Медовара был какой-то очень уж рассeянно-жуликоватый. Медовар уeхал. Дня через три из Москвы пришла телеграмма:
  "Медгору не вернусь тчк. вышлите вещи адрес Динамо Москва тчк. Медовар ".
  Итак, великий комбинатор исчез с медгорского горизонта. Поползли слухи о том, что головка центрального Динамо проворовалась в каких-то совсeм уж астрономических масштабах, ходили слухи о полной ликвидации Динамо в связи со слиянием ОГПУ и Наркомвнудeла.
  Кстати, об этом слиянии. В лагерe оно ознаменовалось одним единственным событием. На этакой триумфальной аркe при входe в первый лагпункт красовались вырeзанные из фанеры буквы: ББК ОГПУ. Пришли плотники, сняли ОГПУ и приколотили НКВД. Заключенные толклись около и придумывали всякие расшифровки новой комбинации букв. Всe эти расшифровки носили характер цeликом и полностью непечатный. Никаких других перемeн и комментариев "ликвидация" ОГПУ не вызвала: в лагерe сидeли в среднем люди толковые.
  Почти одновременно с Медоваром в Москву уeхал и Радецкий: подозрeваю, что Медовар к нему и пристроился. Радецкий получал какое-то новое назначение. Я остался, так сказать, лицом к лицу с Гольманом.
Tete-a`-tete было не из приятных.
  Вопрос о списках Гольман поставил в ультимативном порядкe. Я отвeтил просьбой о командировкe на сeвер и показал свои списки, больше ничего не оставалось дeлать:
  — Развe Медовар вам о них не говорил, — с невинным видом спросил я.
  Гольман внимательно посмотрeл списки и поднял на меня свое испытующее, активистское око.
  — Не везет вам, т. Солоневич, с политикой в физкультурe. Бросили бы вы это дeло.
  — Какое дeло?
  — Оба. И политику, и физкультуру.
  — Политикой не занимаюсь.
  Гольман посмотрeл на меня с ехидной усмeшечкой. Потом сухо сказал:
  — Оставьте эти списки здeсь. Мы выясним. Я вас вызову. Пока.
  И "выясним ", и "вызову", и "пока" ничего хорошего не предвeщали. На другой день Гольман дeйствительно вызвал меня. Разговор был короток и официален: КВО настаивает на моем переходe туда на работу, и с его настояниями он, Гольман, согласен. В виду чего я откомандировываюсь в распоряжение КВО. Однако, по совмeстительству с работой в КВО я обязан закончить стройку стадиона.
  Я вздохнул с облегчением. У Гольмана ко мнe было тоже активистское чувство, как и у Стародубцева, — только нeсколько, так сказать, облагороженное. Гольман все-таки понимал, что очень уж прижимать меня — не слишком рентабильное предприятие. Но мало ли как могло прорваться это чувство...
  О футбольно-террористических списках ни я, ни Гольман не сказали ни слова...
   

БЕСEДА С ТОВАРИЩЕМ КОРЗУНОМ 


  Культурно-воспитательный отдeл ББК был здeсь тeм же, чeм на волe являются культурно-просвeтательные отдeлы профсоюзов. По коридорам КВО с необычайно дeловым видом околачивались всякие бибработники, музработники, агитпропработники — околачивался и я, и с тeм же дeловым видом: дeлать что-нибудь другое еще, было рeшительно нечего. Во время одной из таких дeловых прогулок из комнаты в комнату КВО меня в коридорe перехватил Корзун.
  — Ага, тов. Солоневич... Что такое я хотeл с вами поговорить...
Вот и забыл, черт возьми... Ну, зайдемте ко мнe, я вспомню.
  Зашли. Усeлись. Кабинет Корзуна был увeшан фотографическими снимками, иллюстрирующими героизм строительства Бeломорско-Балтийского канала, висeли фотографии особо перековавшихся ударников, и в числe оных — красовался снимок торжественного момента: на сценe клуба тов. Корзун навeшивает ордена Бeлморстроя "лучшим из лучших ", тeм самым, которые послe торжества отправились в Торгсин — выпить, закусить и разжиться валютой...
  Я отвел глаза от фотографии — встрeтился с иронически-добродушным взглядом Корзуна — видимо, о моем давешнем совeтe Смирнову он знал.
  — У вас, кажется, основательный стаж в области культработы.
  Я отвeтил.
  — Но вы едва-ли знаете, в чем заключается принципиальная разница между культработой на волe и здeсь.
  — Думаю, что принципиальной — никакой.
  — Нeт, есть и принципиальная. На волe культработа должна поднять сознательность среднего трудящегося до уровня сознательности коммуниста. Здeсь мы должны поднять социальные инстинкты, — Корзун поднял палец, — понимаете: социальные трудовые инстинкты деклассированной и контр-революционной части населения — до среднего совeтского уровня.
  — Гм, — сказал я. — Перековка?
  Корзун посмотрeл на меня как-то искоса.
  — Всeх перековать — мы не можем. Но тeх, кого мы перековать не можем, — мы уничтожаем...
  Утверждение Корзуна было форменным вздором: лагерь не "перековывал " никого, но даже и лагерь не был в состоянии "уничтожить" миллионы неперекованных...
  — Боюсь, что для проведения в жизнь этой программы пришлось бы создать очень мощный, так сказать, механизированный аппарат уничтожения.
  — Ну, так что ж? — Взгляд у Корзуна был ясный, открытый и интеллигентный...
  Перед этим "ну, что ж " — я замялся. Корзун посмотрeл на меня не без соболeзнования.
  — А вы помните Сталинскую фразу о тараканах? — спросил он...
  Эту фразу я помнил: забыть ее — трудно. Из всего того, что было сказано о революции ее вождями, болeе гнусного, чeм эта фраза, не было сказано ничего. Той части партии, которая в ужасe остановилась перед неисчислимостью трупов, наваленных на путях коллективизации, перед страданиями и гнeвом народа, — Сталин бросил презрительный упрек: тараканов испугались. Для него "трудящиеся" были только тараканами. Выморить их миллионом больше, миллионом меньше — не все ли равно. Я сжал зубы и от всяких комментариев воздержался, ибо единственный
подходящий к этому случаю комментарий — это висeлица. В моем распоряжении ее не было...
  — Да, — продолжал Корзун, — вот поэтому-то Сталин и вождь, что он человeк абсолютной смeлости. Он ни перед чeм не остановится. Если для интересов революции потребуется, чтобы он пошел цeловать туфлю римского папы, — он пойдет.
  Что он дeйствительно пойдет — в этом, конечно, не было никакого сомнeния. Я снова, как это часто бывало в разговорах с коммунистами, почувствовал себя во власти спокойной, увeренной, очень умной и беспримeрно наглой силы. Настолько большой, что она даже и не дает себe труда скрывать свою наглость... Весь нынeшний разговор был нелeп, ненужен, а может быть, и опасен...
  — Простите, тов. Корзун, мнe не хотeлось бы разрабатывать эту тему, в особенности здeсь, когда я сам, нахожусь в положении таракана.
  — Ну, нeт, вы — не в положении таракана. Вы вeдь и сами это прекрасно понимаете... Но вы должны понять, что мы вынуждены к беспощадности... И в сущности — внe зависимости личной вины тeх, кого мы уничтожаем. Развe, напримeр, есть какая-нибудь личная вина в наших беспризорниках — а вот... Ах, черт, наконец, вспомнил.... Я вас по поводу беспризорников и искал. Вы знаете о нашей колонии на Водораздeлe. Мы там организуем второе Болшево. Там пока около двух тысяч человeк (пока я доeхал до колонии, в ней оказалось болeе четырех тысяч). Так вот, мы рeшили вас туда командировать... Для постановки физкультурной работы. Вы вeдь сами понимаете, что лагерная физкультура — это миф... А там — ударная работа... Словом — поeзжайте. Жить вы там будете на положении вольнонаемного, ударный зачет сроков... Мы с Гольманом этот вопрос уже обсуждали. Он не возражает...
  В душe подымается острая боль обиды на судьбу... Водораздeл... Это около 250 верст до границы по совсeм непроходимым болотам. Если я — в Водораздeлe, Юра — здeсь, Борис — в Лодейном полe, то как списаться? У нас пока — ни компасов, ни карты, ни сапог. Продовольствия — как кот наплакал... В водораздeльском болотe может нас засосать — и в переносном, и в прямом смыслe этого слова.
  Что дeлать?..
  Корзун продолжал расписывать прелести работы в колонии. Для того, чтобы выиграть время, я достаю папиросу, зажигаю ее, и спичка в руках прыгает, как зайчик на стeнe.
  Но отказываться нельзя. О, Господи... Снова придется как-то выкручиваться — длинно, мучительно и оскорбительно. И, главное, —
совершенно неизвeстно как...
  От Корзуна я вышел в каком-то оглушенном состоянии. Удалось оттянуть отправку в колонию на два дня; и послeзавтра... Что дeлать?..
  Забрался на берег рeчки, сидeл, курил, выработал план еще одной небольшой отсрочки. Пришел к Гольману, доложил о моей полной договоренности с Корзуном и сдeлал при этом такой вид: ну, уж теперь я от вас, тов. Гольман, отдeлаюсь, слава Тебe Господи, окончательно. Точно такой же вид был и у Гольмана.
  — А ваши динамовские дeла вы сдайте Батюшкову, — сказал он.
  — Хорошо. Но так как Батюшков не находится в совсeм трезвом видe, то нeкоторые дeла по сооружению стадиона я хотeл бы передать лично вам.
  — А какие там еще дeла?
  — Вам прораб сдeлал неправильные насыпи на виражах дорожки — онe осeли, нужно пересыпать. И, второе — тот строительный мусор, который привезли для теннисных площадок, никуда не годится. Передайте, пожалуйста, Батюшкову, чтобы он подыскал подходящие материалы....
  Гольман посмотрeл на меня с раздражением.
  — Напутали вы с этим стадионом, а теперь хотите на Батюшкова переложить. Нeт уж, извините, пока вы стадион не закончите — ни в какие колонии мы вас не отпустим. Извольте немедленно взяться за стадион и закончить его.
  Я принимаю сдержанно-огорченный вид.
  — Позвольте, вeдь т. Корзун уже отдал приказ...
  — Это вас не касается, беритесь немедленно за стадион.

ПЛАН ВЕЛИКОЙ ХАЛТУРЫ


  Какая-то отсрочка была добыта. А дальше что? Я сообщил Юрe о положении вещей. Юра выдвинул проект немедленного побeга. Я только посмотрeл на Юру. Юра сконфузился: да, это просто ляпнул... Но может быть, можно как-нибудь дать знать Борису, чтобы и он бeжал сейчас же...
  Это все было утопией. Бeжать до нашего общего срока, значило подвести Бориса, если и не под расстрeл, то под отправку куда-нибудь за Урал или на Соловки. Дать ему знать и получить от него отвeт, что он принимает новый срок, было почти невозможно технически, не говоря уже о рискe, с которым были сопряжены эти переговоры.
  Дня два я бродил по лeсу, в состоянии какой-то озлобленной рeшимости: выход нужно найти. Я восстанавливал в своем воображении всю мою схему совeтских взаимоотношений, и по этой схемe выходило так, что нужно в самом срочном порядкe найти какую-то огромную, вопиющую халтуру, которая могла бы кому-то из крупного начальства, хотя бы и тому же Корзуну или Вержбицкому, дать какие-то новые карьерные перспективы. Возникали и отбрасывались культурно-просвeтительные, технически-производственные и всякие другие планы, пока путем исключения не вырисовался, пока только в общих чертах, план проведения вселагерной спартакиады ББК.
  Думаю, что в эти дни вид у меня был не совсeм вразумительный. По крайней мeрe, Юра, встрeтив как-то меня по дорогe в техникум, беспокойно сказал:
  — Этак, Ва, ты совсeм с мозгов слeзешь.
  — А что?
  — Да вот ходишь и что-то бормочешь...
  Я постарался не бормотать. На другой же день пролeз в машинное бюро управления ББК и по блату накатал докладную записку самому начальнику лагеря, Успенскому. Записка касалась вопроса об организации вселагерной спартакиады, о том, что эта спартакиада должна служить документальным и неоспоримым доказательством правильности воспитательной системы лагерей, что она должна дать совершенно очевидное доказательство перековки и энтузиазма, что она должна опровергнуть буржуазную клевету о лагерe, как о мeстe истребления людей, ну, и прочее в том же родe. Путем нeкоторых технических ухищрений я сдeлал так, чтобы записка эта попала непосредственно к Успенскому, без никаких Корзунов и Гольманов.
  Записку взялись передать непосредственно. Я шатался по лeсам около Медгоры в странном настроении: от этой записки зависeл наш побeг или, по крайней мeрe, шансы на благополучный исход побeга. Иногда мнe казалось, что весь этот проект — форменный вздор и что Успенский в лучшем случай кинет его в корзину, иногда мнe казалось, что это — идеально вывeренный и точный план.
  План этот был, конечно, самой вопиющей халтурой, но он был реально выполним и, в случаe выполнения, заложил бы нeкоторый дополнительный камень в фундамент карьеры т. Успенского. Временами мнe казалось, что на столь наглую и столь очевидную халтуру Успенский все-таки не пойдет. Но по зрeлом размышлении я пришел к выводу, что эти опасения — вздор. Для того, чтобы халтурный проект провалился не вслeдствие технической невыполнимости, а только вслeдствие своей чрезмeрной наглости, нужно было предполагать в начальствe хоть малeйшую совeстливость... Какие есть у меня основания предполагать эту совeстливость в Успенском, если я и на волe не
встрeчался с ней никогда? Об Успенском же говорили, как о человeкe очень умном, чрезвычайно властном и совершенно беспощадном, как об очень молодом партийном администраторe, который дeлает свою карьеру изо всeх сил, своих и чужих. На его совeсти лежало много десятков тысяч человeческих жизней. Он усовeстится? Он не клюнет на такого жирного, халтурного, карьерного червяка? Если не клюнет, тогда, значит, во всей механикe совeтского кабака я не понимаю ничего. Должен клюнуть. Клюнет обязательно...
  Я расчитывал, что меня вызовут дня через два-три, и по всей вeроятности, к Гольману... Но в тот же день вечером в барак торопливо и нeсколько растерянно вбeжал начальник колонны.
  — Гдe тов. Солоневич... старший... Иван?.. Вас сейчас же требуют к товарищу Успенскому...
  С начальником колонны у меня в сущности не было никаких отношений. Он изрeдка дeлал начальственные, но бестолковые и безвредные замeчания, и в глазах у него стояло: ты не смотри, что ты в очках... В случаe чего, я тебe такие гайки завинчу...
  Сейчас в очах начальника колонны не было никаких гаек. Эти очи трепались растерянно и недоумeвающе. К "самому" Успенскому... И в чем это здeсь зарыта собака?.. Юра дипломатически и хладнокровно подлил масла в огонь:
  — Ну, значит, Ватик, опять до поздней ночи...
  — Так вы, товарищ Солоневич... пожалуйста ... Я сейчас позвоню в управление, что я вам передал..
  — Да, да я сейчас иду... — И в моем голосe — спокойствие, как будто прогулка к Успенскому — самое обыденное занятие в моей лагерной жизни....

СОЛОВЕЦКИЙ НАПОЛЕОН 


  В приемной у Успенского сидит начальник отдeла снабжения и еще нeсколько человeк. Значит, придется подождать...
  Я усаживаюсь и оглядываюсь кругом. Публика все хорошо откормленная, чисто выбритая, одeтая в новую чекистскую форму — все это головка лагерного ОГПУ. Я здeсь — единственный в лагерном, арестантском одeянии, и чувствую себя каким-то пролетарием навыворот. Вот, напротив меня сидит грузный, суровый старик — это начальник нашего медгорского отдeления Поккалн. Он смотрит на меня неодобрительно. Между мной и им — цeлая лeстница всяческого начальства, из которого каждое может вышибить меня в тe не очень отдаленные мeста, куда даже лагерный Макар телят своих не гонял. Куда-нибудь вродe девятнадцатого квартала, а то и похуже... Поккалн может отправить в тe же мeста почти все это начальство, меня же стереть с лица земли одним дуновением своим... Так что сидeть здeсь под недоумeнно-неодобрительными взглядами всей этой чекистской аристократии мнe не очень уютно...
  Сидeть же, видимо, придется долго. Говорят, что Успенский иногда работает в своем кабинетe сутки подряд и тe же сутки заставляет ждать в приемных своих подчиненных.
  Но дверь кабинета раскрывается, в ее рамe показывается вытянутый в струнку секретарь и говорит:
  — Товарищ Солоневич, пожалуйста.
  Я "жалую"... На лицe Поккална неодобрение переходит в полную растерянность. Начальник отдeла снабжения, который при появлении секретаря поднялся было и подхватил свой портфель, остается торчать столбом с видом полного недоумeния. Я вхожу в кабинет и думаю: "Вот это клюнул... Вот это глотнул "...
  Огромный кабинет, обставленный с какою-то выдержанной, суровой роскошью. За большим столом — "сам " Успенский, молодой сравнительно человeк, лeт тридцати пяти, плотный, с какими-то, бесцвeтными, свeтлыми глазами. Умное, властолюбивое лицо. На Соловках его называли "Соловецким Наполеоном "... Да, этого на мякинe не проведешь... Но не на мякинe же я и собираюсь его провести...
  Он не то, чтобы ощупывал меня глазами, а как будто каким-тоточным инструментом измeрял каждую часть моего лица и фигуры.
  — Садитесь.
  Я сажусь.
  — Это ваш проект?
  — Мой.
  — Вы давно в лагерe?
  — Около полугода.
  — Гм... Стаж невелик. Лагерные условия знаете?
  — В достаточной степени для того, чтобы быть увeренным в исполнимости моего проекта. Иначе я вам бы его и не предлагал...
  На лицe Успенского настороженность и, пожалуй, недовeрие.
  — У меня о вас хорошие отзывы... Но времени слишком мало. По климатическим условиям мы не можем проводить праздник позже середины августа. Я вам совeтую всерьез подумать.
  — Гражданин начальник, у меня обдуманы всe детали.
  — А ну, расскажите...
  К концу моего коротенького доклада Успенский смотрит на меня довольными и даже улыбающимися глазами. Я смотрю на него примeрно так же, и мы оба похожи на двух жуликоватых авгуров.
  — Берите папиросу... Так вы это все беретесь провести? Как бы только нам с вами на этом дeлe не оскандалиться...
  — Товарищ Успенский... В одиночку, конечно, я ничего не смогу сдeлать, но если помощь лагерной администрации...
  — Об этом не беспокойтесь. Приготовьте завтра мнe для подписи ряд приказов — в том духe, о котором вы говорили. Поккалну я дам личные распоряжения...
  — Товарищ Поккалн сейчас здeсь.
  — А, тeм лучше...
  Успенский нажимает кнопку звонка.
  — Позовите сюда Поккална.
  Входит Поккалн. Нeмая сцена. Поккалн стоит перед Успенским болeе или менeе на вытяжку. Я, червь у ног Поккална, сижу в креслe не то, чтобы развалившись, но все же заложив ногу на ногу, и покуриваю начальственную папиросу.
  — Вот что, товарищ Поккалн... Мы будем проводить общелагерную спартакиаду. Руководить ее проведением будет т. Солоневич. Вам нужно будет озаботиться слeдующими вещами: выдeлить специальные фонды усиленного питания на 60 человeк — сроком на 2 мeсяца, выдeлить отдeльный барак или палатку для этих людей, обеспечить этот барак обслуживающим персоналом, дать рабочих для устройства тренировочных площадок... Пока, товарищ Солоневич, кажется, все?
  — Пока все.
  — Ну, подробности вы сами объясните тов. Поккалну. Только, тов. Поккалн, имeйте в виду, что спартакиада имeет большое политическое значение и что подготовка должна быть проведена в порядкe боевого задания...
  — Слушаю, товарищ начальник...
  Я вижу, что Поккалн не понимает окончательно ни черта. Он ни черта не понимает ни насчет спартакиады, ни насчет "политического значения".
  Он не понимает, почему "боевое задание" и почему я, замызганный, очкастый арестант, сижу здeсь почти развалившись, почти как у себя дома, а он, Поккалн, стоит на вытяжку. Ничего этого не понимает честная латышская голова Поккална.
  — Товарищ Солоневич будет руководить проведением спартакиады, и вы ему должны оказать возможное содeйствие. В случаe затруднений, обращайтесь ко мнe. И вы тоже, товарищ Солоневич. Можете идти, т. Поккалн. Сегодня я вас принять не могу.
  Поккалн поворачивается налeво кругом и уходит... А я остаюсь. Я чувствую себя немного... скажем, на страницах Шехерезады... Поккалн 
чувствует себя точно так же, только он еще не знает, что это Шехерезада...
  Мы с Успенским остаемся одни.
  — Здeсь, т. Солоневич, есть все-таки еще один неясный пункт. Скажите, что это у вас за странный набор статей?
  Я уже говорил, что ОГПУ не сообщает лагерю, за что именно посажен сюда данный заключенный. Указывается только статья и срок. Поэтому Успенский рeшительно не знает, в чем тут дeло. Он, конечно, не очень вeрит в то, что я занимался шпионажем (ст. 58, п. 6), что я работал в контр-революционной организации (58, 11), ни в то, что я предавался такому пороку, как нелегальная переправка совeтских граждан за границу, совершаемая в видe промысла (59, п. 10). Статью, карающую за нелегальный
переход границы и предусматривавшую в тe времена максимум 3 года, ГПУ из скромности не использовало вовсе.
  Во всю эту ахинею Успенский не вeрит по той простой причинe, что люди, осужденные по этим статьям всерьез, получают так называемую, птичку или, выражаясь официальной терминологией, "особые указания" и eдут в Соловки без всякой пересадки.
  Отсутствие "птички", да еще 8-лeтний срок заключения являются, так сказать, официальным симптомом вздорности всего обвинения.
  Кромe того, Успенский не может не знать, что статьи совeтского Уголовного Кодекса "пришиваются" вообще кому попало и как попало: "был бы человeк, а статья найдется"...
  Я знаю, чего боится Успенский. Он боится не того, что я шпион, контр-революционер и все прочее — для спартакиады это не имeет никакого значения. Он боится, что я просто не очень удачный халтурщик и что гдe-то там на волe я сорвался на какой-то крупной халтурe, а так как этот проступок не предусмотрeн Уголовным Кодексом, то и пришило мнe ГПУ первые попавшиеся статьи.
  Это — одна из возможностей, которая Успенского беспокоит. Если я сорвусь и с этой спартакиадской халтурой — Успенский меня, конечно, живьем съест, но ему-то от этого какое утeшение? Успенского беспокоит возможная нехватка у меня халтурной квалификации. И больше ничего.
  ...Я успокаиваю Успенского. Я сижу за "связь с заграницей" и сижу вмeстe с сыном. Послeдний факт отметает послeдния подозрeния насчет неудачной халтуры:
  — Так вот, т. Солоневич, — говорит Успенский, поднимаясь. — Надeюсь, что вы это провернете на большой палец. Если сумeете — я вам гарантирую снижение срока на половину.
  Успенский, конечно, не знает, что я не собираюсь сидeть не только половины, но и четверти своего срока... Я сдержанно благодарю. Успенский снова смотрит на меня пристально в упор.
  — Да, кстати, — спрашивает он, — как ваши бытовые условия? Не нужно ли вам чего?
  — Спасибо, тов. Успенский, я вполнe устроен.
  Успенский нeсколько недовeрчиво приподнимает брови.
  — Я предпочитаю, — поясняю я, — авансов не брать, надeюсь, что послe спартакиады...
  — Если вы ее хорошо провернете, вы будете устроены блестяще... Мнe кажется, что вы ее... провернете...
  И мы снова смотрим друг на друга глазами жуликоватых авгуров.
  — Но, если вам что-нибудь нужно — говорите прямо.
  Но мнe не нужно ничего. Во-первых, потому, что я не хочу тратить на мелочи ни одной копeйки капитала своего "общественного влияния", а во-вторых, потому, что теперь все, что мнe нужно, я получу и без Успенского...

ВВЕДЕНИЕ В ФИЛОСОФИЮ ХАЛТУРЫ


  Теперь я передам, в чем заключалась высказанная и невысказанная суть нашей бесeды.
  Само собой разумеется, что ни о какой мало-мальски серьезной постановкe физической культуры в концлагерe и говорить не приходилось. Нельзя же в самом дeлe предлагать футбол человeку, который работает физически по 12 часов в сутки при ясно недостаточном питании и у самого полярного круга. Не мог же я в самом дeлe пойти со своей физкультурой в девятнадцатый квартал?... Я сразу намекнул Успенскому, что уж эту-то штуку я понимаю совершенно ясно — и этим избавило его от необходимости вдаваться в не совсeм все-таки удобные объяснения.
  Но я не собирался ставить физкультуру всерьез. Я только обязался провести спартакиаду так, чтобы в ней была масса, были рекорды, чтобы спартакиада была соотвeтствующе рекламирована в московской прессe и сочувствующей иностранной, чтобы она была заснята и на фото-пластинки, и на кино-пленку — словом, чтобы urbи et orbи и отечественной плотвe, и заграничным идеалистическим карасям воочию, с документами на страницах журналов и на экранe кино, было показано: вот как совeтская власть заботится даже о лагерниках, даже о бандитах, контр-революционерах, вредителях и т.д. Вот как идет "перековка". Вот здeсь — правда, а не
в "гнусных буржуазных выдумках " о лагерных звeрствах, о голодe, о вымирании...
  "L'Humanиte'", которая в механикe этой халтуры не понимает ни уха, ни рыла, будет орать об этой спартакиадe на всю Францию — допускаю даже, что искренно. Максим Горький, который приблизительно так же, как я и Успенский, знает эту механику, напишет елейно-проститутскую статью в "Правду" и пришлет в ББК привeтствие. Об этом привeтствии лагерники будут говорить в выражениях, не поддающихся переводу ни на один иностранный язык: выражениях, формулирующих тe предeльные степени презрeния, какие завалящий урка может чувствовать к самой завалящей, изъеденной сифилисом, подзаборной проституткe. Ибо он, лагерник, он –то знает, гдe именно зарыта собака, и знает, что Горькому это извeстно не хуже, чeм ему самому...
  О прозаических реальных корнях этой халтуры будут знать всe, кому это надлежит знать — и ГПУ, и ГУЛАГ, и Высший Совeт Физкультуры, и в глазах всeх Успенский будет человeком, который выдумал эту комбинацию, хотя и жульническую, но явно служащую к вящей славe Сталина. Успенский на этом дeлe заработает нeкоторый административно-политический капиталец... Мог ли Успенский не клюнуть на такую комбинацию? Мог ли Успенский не остаться довольным нашей бесeдой, гдe столь прозаических выражений, как комбинация и жульничество, конечно, не употреблялось en toutes lettres и гдe все было ясно и понятно само собой...
  Еще довольнeе был я, ибо в этой игрe не Успенский использует и обставит меня, а я использую и обставлю Успенского... Ибо я точно знаю, чего я хочу. И Успенский сдeлает почти все от него зависящее, чтобы, сам того не подозрeвая, гарантировать максимальную безопасность моего побeга...

АДМИНИСТРАТИВНЫЙ ВИХРЬ


  В течете ближайших трех дней были изданы приказы:
  1. По всему ББК — о спартакиадe вообще, с обязательным опубликованием в "Перековкe" не позже 12 июня.
  2. Всeм начальникам отдeлений — о подборe инструкторов, команд и прочего — "под их личную (начальников отдeлений) отвeтственность" и с обязательным докладом непосредственно начальнику ББЛАГа, тов. Успенскому каждую пятидневку о продeланной работe.
  Приказ этот был средактирован очень круто: "Тут можно и перегнуть палку, сказал Успенский, времени мало"...
  3. Об освобождении всeх участников команд от работы и общественной нагрузки и о прекращении их перебросок с лагпункта на лагпункт.
  4. О подготовкe отдeльного барака в совхозe "Вичка" для 60 человeк участников спартакиады и о бронировании для них усиленного питания на все время тренировки и состязаний.
  5. Об ассигновании 50 000 рублей на покупку спортивного инвентаря.
  6 и 7. Секретные приказы по Вохру, третьему отдeлу и Динамо об оказании мнe содeйствия.
  Когда все это было подписано и "спущено на мeста", я почувствовал: feci quod potui. Дальше этого дeлать больше было нечего — развe что затребовать автомобиль до границы...
  Впрочем, как это ни глупо звучит, такой автомобиль тоже не был совсeм утопичным: в 50 клм. к западу от Медгоры был выстроен поселок для административно-ссыльных, и мы с Юрой обсуждали проект поeздки в этот поселок в командировку. Это не было бы до границы, но это было бы все-таки почти пол дороги до границы. Но я предпочел лишние 5 дней нашего пeшего хождения по болотам — дополнительному риску автомобильной поeздки...

КАК ОТКРЫВАЕТСЯ ЛАРЧИК С ЭНТУЗИАЗМОМ 


  Какая-то завалящая ББКовская спартакиада — это, конечно, мелочь. Это — не пятилeтка, не Магнитострой и даже не "Магнитострой литературы". Но величие Аллаха проявляется в малeйшем из его созданий... Халтурные методы ББКовской спартакиады примeняются и на московских спартакиадах, на "строях " всeх разновидностей и типов, на Магнитостроях литературных и не литературных, печатных и вовсе непечатных и в суммe 5 мелких и крупных слагаемых дают необозримые массивы великой всесоюзной Халтуры с большой буквы.
  Ключ к ларчику, в котором были запрятаны успeхи, увы, не состоявшейся ББКовской халтуры, будет открывать много совeтских ларчиков вообще. Не знаю, будет ли это интересно, но поучительно будет во всяком случаe.
  Спартакиада была назначена на 15 августа, и читатель, неискушенный в совeтской техникe, может меня спросить: каким это образом собирался я за эти полтора-два мeсяца извлечь из пустого мeста и массы, и энтузиазм, и рекорды, и прочее. И неискушенному в совeтской техникe читателю я отвeчу, даже и не извиняясь за откровенность:
  — Точно так же, как я извлекал их на Всесоюзной спартакиадe, точно так же, как эти предметы первой совeтской необходимости извлекаются по всей Совeтской России вообще.
  На волe есть нeсколько сотен хорошо оплачиваемых и питаемых профессионалов (рекорды), нeсколько тысяч кое-как подкармливаемых, но хорошо натренированных в "организационном отношении" комсомольцев (энтузиазм) и десятки тысяч всякой публики, вродe осоавиахимовцев и прочего, которые по соотвeтствующему приказу могут воплотиться в соотвeтствующую массу в любой момент и по любому рeшительно поводу: спартакиада, процесс вредителей, приeзд Горького, встрeча короля Амманулы и пр. Повод не играет никакой роли. Важен приказ.
  У меня для рекордов будет 5-6 десятков людей, которых я помeщу в этот курортный барак в Вичкe, которые будут там жрать так, как им на волe и не снилось (Успенский эту жратву даст, и у меня ни один каптер не сопрет ни одной копeйки), которые будут eсть, спать, тренироваться и больше ничего. В их числe будут десятка два-три бывших инструкторов физкультуры, то есть профессионалов своего дeла.
  Кромe того, есть момент и не халтурного свойства, точно так же, как он есть и в пятилeткe... Дeло в том, что на нашей бывшей святой Руси рассыпаны спортивные таланты феерического масштаба. Сколько раз, еще до революции, меня, человeка исключительного сложения и многолeтней тренировки, били, в том числe и по моим "спортивным специальностям ", совершенно случайные люди, рeшительно никакого отношения к спорту не имeвшие: пастухи, монтеры, гимназисты... Дeло прошлое, но тогда было очень обидно...
  Таких людей, поискавши, можно найти и в лагерe. Людей, вродe того сибирского гиганта с девятнадцатого квартала. Нeскольких, правда, пожиже, но не так изъеденных голодом, я уже подобрал на 5 лагпунктe. За полтора мeсяца они подкормятся. Человeк 10 я еще подберу.
  Но ежели паче чаяния цифры рекордов покажутся мнe недостаточными, то что по милости Аллаха мeшает мнe провести над ними ту же операцию, какую Наркомат тяжелой промышленности 5 производить над цифрами добычи угля (в сей послeдней операции я тоже участвовал). Какой мудрец разберет потом, сколько тонн угля было добыто из шахт Донбасса и сколько из канцелярии Наркомтяжпрома?
  Какой мудрец может провeрить, дeйствительно ли заключенный Иванов 7-ой пробeжал стометровку в 11,2 секунды и, в положительном случаe, был ли он дeйствительно заключенным? Хронометраж будет в моих руках, судейская коллегия будут "свои парни в доску". Успенскому же важно, во-первых, чтобы цифры были хороши, и, во-вторых, чтобы онe были хорошо сдeланы, внe подозрeний или, во всяком случаe, внe доказуемых подозрeний.
  Все это будет сдeлано. Впрочем, ничего этого на этот раз не будет сдeлано, ибо спартакиада назначена на 15 августа, а побeг на 28 июля.
  Дальше: роль десятка тысяч энтузиастов будут выполнять сотни двe-три вохровцев, оперативников и работников ОГПУ — народ откормленный, тренированный и весьма натасканный на всяческий энтузиазм. Они создадут общий спортивный фон, они будут орать, они дадут круглые, улыбающиеся лица для с емки передним планом.
  Наконец, для массы я мобилизую треть всей Медгоры. Эта треть будет маршировать "мощными колоннами", нести на своих спинах "лозунги", получить лишний паек хлeба и освобождение от работ дня на 2-3. Если спартакиада пройдет успeшно, то для этой массы я еще выторгую по какой-нибудь майкe — Успенский тогда будет щедр.
  Вот эти пайки и майки — единственное, что я для этих масс могу сдeлать. Да и то относительно, ибо хлeб этот будет отнять от каких-то других масс, и для этих других я не могу сдeлать рeшительно ничего. Только одно — использовать Успенского до конца, бeжать за границу и там на весь христианский и нехристианский мир орать благим матом об их, этих масс, судьбe. Здeсь же я не могу не только орать, но и пикнуть: меня прирeжут в первом же попавшемся чекистском подвалe, как поросенка, без публикации не то, что в "Правдe", а даже и в "Перековкe", прирeжут так, что даже родной брат не сможет откопать, куда я дeлся...


Дальше





Communism © 2024 | Информация | Используются технологии uCoz |